В дверях стояла Элис, а он даже не слышал, как она подошла. Она все видела. Его рука была в ужасном состоянии, он недавно сделал новые порезы поверх еще не заживших. Она испуганно смотрела на него и казалась очень бледной.

— Что это? Что ты сделал?

Вся его холодность, вся защитная отрешенность начала таять под ее взглядом. Она выглядела такой расстроенной, такой взволнованной, что он не мог припомнить, когда с ней такое случалось в последнее время. Он догадывался, что от вида его руки действительно можно было расстроиться: зрелище было жутковатое.

— Льюис! Ради Бога, что ты сделал?

Он ощутил стыд, тошноту и, в какой-то мере, облегчение, причем оно нарастало.

— Я поранил себя. Прости.

В панике она оглянулась через плечо, думая о тех, кто остался в гостиной.

— У тебя течет кровь. Подожди, подожди. Подожди меня здесь. — Она почти вытолкала его из ванной, вошла внутрь, закрыла дверь и прислонилась к ней, чувствуя головокружение.

Она попыталась понять, что только что видела. Она пошла в ванную, так как боялась, что у нее начнутся месячные, и не хотела оказаться в такой момент в гостиной, Теперь она об этом вспомнила и, подняв юбку, потрогала себя пальцем. Она вытерла его о туалетную бумагу, Бумага стала розовой, совсем небольшое пятнышко розоватого цвета, и внизу живота появилась ноющая боль. Элис казалось, что окружающий мир теряет все свои краски. Она открыла тумбочку и вынула оттуда прокладки и пояс. Ребенка не будет. Не в этот раз. Она опустила крышку унитаза и села на нее. Она сидела очень прямо, широко открыв глаза, чтобы их не заливали слезы. Тут она вспомнила о Льюисе и о том, что перед этим увидела, и ее сознание напряглось, борясь с потрясением.

Она встала и открыла дверь, но на площадке его уже не было. Снизу раздавался смех Дики. Она видела, что дверь комнаты Льюиса закрыта. Он не мог просто так не присутствовать за столом во время обеда, и никто из них не мог — что подумают об этом Дики и Клэр? Ей хотелось плакать. Она подошла к двери комнаты Льюиса и открыла ее. Он снова пытался перевязать свою руку.

— Постой. Давай я. Мы должны будем спуститься.

Она подошла к нему и взяла у него бинт. Она чувствовала: он следит за тем, что она делает, и, уловив исходящий от него запах алкоголя, поняла, что он здесь пил. Ей тоже хотелось выпить, очень хотелось.

— Это ты сам сделал? — спросила она.

Он смотрел в пол, не отвечая, и она почувствовала, что он очень слаб. Но у нее нет на него времени. Но у нее ни на что это нет времени.

— Зачем нужно было это делать? — сказала она. Она продолжала неумело накладывать повязку — Господи, Льюис, это же…

Это было так ужасно, эта кровь, эти раны — о чем он думал? Просто жутко. Затем она вспомнила, что ребенка не будет, ребенка опять не будет, а она так рассчитывала на это и так долго этого ждала.

— Делать такие вещи — отвратительно. Просто отвратительно.

— Я знаю.

— Все там, внизу.

— Да. Мне очень жаль.

— Вот. Готово. Мы поговорим об этом позднее.

Он посмотрел на нее, посмотрел так, как делал это, когда ему было лет десять.

— Не говори папе. Пожалуйста.

— Льюис…

— Пожалуйста…

— Не скажу. Я обещаю. Пора спускаться в гостиную.

И они пошли.

— Давай, заходи первым.

Она подтолкнула его в спину и на мгновение задержалась на нижней ступеньке. Она снова сделала радостное лицо и подумала, что не будет смотреть на Джилберта — он догадается, и тогда она не сможет притворяться.

Кит, увидев, что Льюис вернулся, приложила все силы, чтобы не пялиться на него. Двое мужчин продолжали говорить о гольфе, но теперь уже о состоянии гринов[12], а потом вошла Элис и села за стол. Мэри убрала посуду после первого блюда, и после паузы, во время которой открывали разное вино, была подана говядина. Клэр и Элис принялись обсуждать мясника и то, сколько проблем он им создает.

Льюис обнаружил, что вполне спокоен, словно этой сцены с Элис не было вовсе.

— Ну, Льюис, — начал Дики, в то время как Джилберт резал мясо, — как там в Харроу?

Льюис смотрел на склонившееся к нему лицо Дики и мысленно старался перенестись к себе в комнату.

— Неплохо, сэр.

Элис восхитилась его самообладанием, подумав о повязке у него под рубашкой; она вспомнила, как завязывала узел на бинте, вспомнила вид засохшей крови. К горлу у нее подкатил ком. «Это не ребенок, — подумала она, — уже не ребенок».

— С тобой там нормально обходятся?

— Да.

— Ты по-прежнему завзятый игрок в крикет?

Льюис не удосужился ответить ему.

— Думаю, в это время года вы отдаете предпочтение регби.

Джилберт в ожидании поднял на него глаза.

— Ты язык не проглотил? — сказал Дики.

— Нет, сэр.

— По-прежнему попадаешь в неприятные истории?

— Что вы имеете в виду?

— Когда бы твой отец не заговорил о тебе, выясняется, что у тебя снова какие-то неприятности.

С Льюиса было довольно. Он уже не выглядел отрешенным, он ненавидел этого человека, и в нем начала подниматься волна ярости. Он посмотрел на него и, вместо того чтобы снова скрыть свои мысли, выразил в этом взгляде все, что думал о нем.

— Неприятности?

— Да, неприятности, мой мальчик. Вечно тебя за что-то порют, разве не так? Не можешь без этого обходиться?

— Но дела у тебя, Льюис, идут не так уж плохо, верно? — Джилберт попытался помочь сыну выпутаться из этой ситуации. Но Льюис не хотел ничьей помощи.

— Тебе ведь только что исполнилось шестнадцать, да?

— Вскоре после Рождества, — бодро ответил за него отец.

— Значит, учиться тебе еще почти три года?

— Ну, и что из этого?

— Льюис… — снова вмешался Джилберт; голос его звучал предостерегающе.

— Сдается мне, они вполне могут тебя оттуда выгнать, судя по тому, как ты себя ведешь. Что ты тогда будешь делать?

Его тошнило от всех этих разговоров.

— Я не понимаю, что вы имеете в виду.

— Твой отец говорил мне, что ты подрался, что ты ударил другого мальчика. Это у тебя такая привычка?

Это была неправда, драка была честной, Холланд сам ее начал и сам был виноват, так что не ответить ему было просто невозможно. Об этом Джилберту написал их классный руководитель, потому что побил Льюис Холланда сильно. Но в остальном все было хорошо, и оценки у него в основном были хорошие. Он просто избегал других — с этим он ничего не мог поделать, потому что не понимал, как ему со всеми ними разговаривать.