Льюис знал, что сейчас все присутствующие смотрят только на него. Он видел, что Кит от волнения и любопытства уже почти легла на стол. Джилберт продолжал разделывать мясо и раскладывать куски по тарелкам. Льюису хотелось впиться ногтями в руку и расцарапать ее до кости, хотелось схватить нож, воткнуть его в шею Дики и посмотреть, как из него будет вытекать кровь.

— Я сказал, что у тебя уже привычка такая, подраться.

— Я слышал.

— Но ведь нужно отвечать, когда к тебе обращаются. Понятно? Ты же знаешь, что твой отец беспокоится о тебе, верно?

Джилберт наконец тоже заговорил, но голос его был тихим.

— Дики, все в порядке. Мы все держим под контролем.

— Ты это серьезно? — Дики громко расхохотался. — Да ради Бога, Джилберт, ты только посмотри на него!

Льюис молча встал и вышел из комнаты. Никто не шевельнулся.

— Итак, Элис, ты уже решила, какие цветы у тебя будут возле парадного входа? — спросила Клэр.

— Нет, — не унимался Дики, — простите меня, но так ведут себя невоспитанные дети. Ты не должен позволять ему вести себя так по-хамски.

Кит почувствовала, что быстро начинает краснеть.

— Замолчи! — крикнула она, понимая, что ее злость всем покажется странной. — Замолчи, ты просто ужасный! Почему ты не можешь оставить его в покое?!

Взрослые снисходительно посмотрели на нее. Клэр положила вилку и нож на тарелку.

— Кит, выйди из-за стола, пожалуйста, — сказала она, и Кит встала. Клэр снова взяла в руку вилку. — Это такой возраст… Она сейчас ужасно своенравная.

Кит вышла из гостиной и, хлопнув изо всех своих сил дверью, села на ступеньку, обуреваемая разными чувствами. Ее негодование и страх были невыносимы и делали ее беспомощной. Она не могла найти подходящих слов, чтобы высказать то, что думает. То, что она сделала, восприняли как выходку маленькой девочки, это совершенно не соответствовало тому, что она чувствовала. Она знала, что потом Дики побьет ее за это, и она тряслась от страха перед ним. На лестнице послышались шаги, и мимо нее прошел Льюис. Он был в пальто. Она подвинулась на ступеньке, чтобы дать ему пройти.

— Выше нос, — сказал он, и голос его прозвучал совершенно обычно, — это всего лишь званый обед. — С этими словами он вышел из дома.

Льюис так и не вернулся домой, Мэри все убрала и ушла, Джилберт и Элис, оставшись одни, сидели в гостиной. Чтобы нарушить тягостную тишину, Элис включила радиоприемник. Она не могла сказать ему, что не беременна. Просто не могла. Ей казалось, что она никогда не будет в состоянии произнести это.

— Элис, иди сюда, посиди со мной, — попросил он.

Она встала и села на пол у его кресла. Он очень нежно погладил ее светло-каштановые волосы.

— Выходит, не в этот раз? — спросил он.

Когда она подняла на него глаза, на лице ее читалось облегчение, потому что он сам понял это.

— Нет, не в этот раз.

То, что он помогал ей легче относиться к невозможности забеременеть, пугало его.

— Все будет хорошо, вот увидишь, — сказал он.

Она опустила глаза и прислонилась головой к ручке кресла, а не к его колену, словно не хотела претендовать на многое. Он снова погладил ее волосы.

Она закрыла глаза и тут же вспомнила о Льюисе и о том, что он изранил себя; она чувствовала, как груз этих воспоминаний гнетет ее.

Порезы на его руке очень ярко запечатлелись в ее памяти. Она не знала, где он сейчас. «Я его приемная мать, и я позволила ему вот так уйти, зная, что он до этого делал с собой, я даже не встала из-за стола, а теперь я и предположить не могу, где он может быть. Совсем никаких догадок». Она почувствовала, как накатывает холод непростительной вины, но тут же отбросила эти мысли. Она ничего не могла сделать. Она беспомощна, и от осознания этого ей стало легче. Она вспомнила его лицо — «пожалуйста, только не говори отцу» — и пришла в негодование из-за того, что он затягивает ее в темноту, которой себя окружил. Она не была готова стать союзником Льюиса в этом или в чем-либо еще. Она все расскажет мужу. Она уже решилась рассказать, но поняла, что не может говорить о тех ужасающих вещах, которые, как она видела, он делал с собой.

Потом они в темноте поднялись по лестнице, и она забыла о Льюисе и только испытывала чувство благодарности за то, что у нее есть муж и свой дом, и пыталась поверить в обещание, которое дала себе сама, что у нее еще будет ребенок и что она станет счастливее, чем сейчас, что все ее усилия были не напрасны. В картинах будущего, рисовавшихся в ее воображении, Льюиса не было: был дом, маленький ребенок в этом доме, а его не было. Он был стерт.

Кит не могла решить, идти ли ей в свою комнату и ждать, пока придет отец, или остаться внизу и разом со всем покончить. Она последовала за родителями в кабинет, где горел камин и где Клэр устроилась ткать свой гобелен. Кит подумала, что можно было бы спровоцировать его, чтобы ускорить дело, например поковырять штукатурку, но она всегда была очень аккуратна, так что скорее поэтому смалодушничала.

Отец прекратил ее терзания. Он начал первым.

— Ты вела себя сегодня отвратительно, Кетрин.

Ее сердце начало стучать медленно и гулко. «Извиняться я не буду, — решила она, — не буду».

— Мне жаль, что ты так считаешь.

Сидевшая у огня мать немного приподняла голову, чувствуя приближение развязки. «Интересно, — подумала Кит, — она уйдет сразу или подождет, когда все начнется?» Клэр была избавлена от побоев с тех пор, как Кит стала достаточно взрослой, чтобы стать объектом физической расправы. Кит не думала, что матери так уж нравилось смотреть на это, но ей и не хотелось вступиться за нее.

— Дело не в том, как я считаю; ты знала, что делаешь. И знала, что за этим последует.

Клэр встала, положила свой гобелен на ручку кресла и вышла из комнаты, не глядя на дочь. Дики расстегнул брючный ремень.

— Стань на колени.

— Нет. — «Будь я проклята, если я еще и на колени стану», — решила она.

— Я сказал — на колени! Ты будешь наказана.

Кит не могла сглотнуть стоявший в горле ком и молилась, чтобы из глаз сами собой не полились слезы, показывая ему, что она чувствует на самом деле. Он вытащил из брюк ремень, издавший при этом тихий шелестящий звук, взялся за пряжку и обернул ремень вокруг кисти. Страх ее был животным; она еще могла следить за своим сознанием, но ее тело было охвачено ужасом, оно тряслось, а внутри у нее все сжалось. Пару секунд они смотрели друг на друга, и она вдруг осознала, что может сейчас рассмеяться. Он сделал резкое движение в ее сторону, и ей стало не смешно: он схватил ее за предплечье с такой силой, что рука едва не хрустнула. Кит застонала, но тут же ремень хлестнул ее по задней поверхности ног, и его конец обвил их. Удар был не очень сильным, просто он был первым, но теперь отец уже держал ее; одной рукой он легко повалил ее на пол и прижал ногой. Она знала, что сопротивляться бесполезно, и попыталась расслабиться, но страх не позволил ей этого сделать.