Самым сложным испытанием стало поведение Сухаря в стартовых боксах{216}. Внутри этой металлической клетки он устраивал полнейший ад. Он метался и бился об ограждения, выматывая служителей ипподрома. В этом он походил на своего отца, Морского Сухаря. Чтобы умерить неистовую ярость жеребца, Смит использовал весьма рискованный метод. Каждое утро он заводил коня в стартовый бокс и становился перед ним. Конь начинал нервничать и неистовствовать, но Смит не двигался с места, только поднимал руку и хлопал коня по груди и по плечам – до тех пор, пока тот не замирал. Когда конь останавливался, останавливался и Смит. Когда Сухарь снова начинал рваться, Смит снова похлопывал его. День за днем, каждое утро, тренер повторял этот урок. «Нужно взяться за лошадь и медленно учить ее всему, – позже объяснял Смит{217}. – Именно простое, твердое повторение дает такой нужный результат». Эффект был просто потрясающим. Жеребец стал успокаиваться в стартовом боксе. «Он довольно быстро все схватывает, – сказал Смит. – Он мудрый старый филин». Со временем Смит добился того, что Сухарь мог оставаться в боксе до десяти минут не шелохнувшись.

Смит придавал большое значение тому, чтобы жизнь Сухаря была упорядоченной. Конь получал завтрак, когда просыпался, обычно в половине пятого, позже, часов в пять, чистили стойло и его самого, а в восемь их с Тыквой выводили на утреннюю пробежку. Лошадям нельзя резко останавливаться после энергичного движения, это рискованно. Если после быстрой скачки они слишком быстро остановятся – как говорили старые ковбои, «после жесткой скачки – и сразу мокрым в стойло», – в основной группе мышц может возникнуть мучительный спазм, который называют «сковывание». Кроме того, у них может развиться колика, потенциально фатальное расстройство пищеварения. Именно из-за этого после тренировки лошадям следует снижать нагрузки постепенно, примерно на полмили после скачек, и еще долго выгуливать их шагом. Для Сухаря это означало, что после каждой тренировки его укрывали попоной и, разгоряченного, водили спокойным шагом еще полчаса, пока он не остывал и не высыхал. Потом его мыли теплой водой, высушивали и вели в стойло, где его ноги покрывали мазью и забинтовывали защитными повязками. В одиннадцать у него был второй завтрак, в течение всего дня он жевал сено, а в пять обедал. После этого конь отправлялся спать, и его личный конюх Олли дремал рядом на соломенном тюфяке. Сухаря полностью устраивал такой распорядок дня. Каждый вечер в любую погоду около восьми часов Смит приходил проверять, как у него дела.

Смит дал жеребцу время привыкнуть и научиться доверять ему и Полларду. И Сухарь научился{218}. Когда он слышал глубокий голос Полларда, раздававшийся у дверей конюшни, то высовывал голову в проход конюшни над низкой загородкой стойла, чтобы поприветствовать жокея. Когда Поллард, который называл коня «старик», сидел у стойла и читал газету, пока Сухарь остывал после скачки, конь обязательно тащил своего сопровождающего, чтобы подойти к жокею и обнюхать его ладони. Когда Смит вел коня в стойло, ему даже не требовался повод: куда бы он ни пошел, лошадь следовала за тренером, тыкаясь носом в его карманы. Смит говорил с конем тихо, едва различимым шепотом, называл его «сынок» и лишь легонько похлопывал, когда хотел, чтобы тот повернулся. Сухарь всегда понимал тренера и делал все, что тот просил. В моменты неуверенности конь замирал и искал взглядом Смита, а находя, сразу заметно успокаивался. Смит доказал коню, что тот может доверять тренеру и жокею, и именно доверие стало основой тех испытаний, которые этим троим предстояло пережить вместе в следующие пять лет. «Смит помог коню обрести уверенность в себе, – вспоминал Кейт Стакки, один из берейторов коня. – Он был лучшим лошадником, которого я когда-либо встречал»{219}.

После долгих, тщательных тренировок и выездки Сухарь стал понимать, что от него требуется. Поскольку его больше никто не принуждал, постепенно стали проявляться природные инстинкты скакуна, вернулась его врожденная любовь к скачке. Поллард пользовался хлыстом не в наказание, а чтобы дать коню сигнал: один скользящий удар по крупу у восьмого столба, другой за несколько футов до финишной прямой – это намек, что пора делать рывок. Сухарь даже ждал этого сигнала и реагировал на него со скоростью молнии. «Если относишься к нему как джентльмен, – говорил Поллард, – он ради тебя готов бежать, не жалея сил». И хотя конь по-прежнему лентяйничал и вредничал на тренировках, скорость его была просто отличной.

Спустя две недели Смит был готов выставить его на скачки. Ховард согласился.

В конце августа они заявили Сухаря на участие в призовых скачках в Детройте. Тут ему не повезло: в этих скачках скакала лучшая кобыла страны по кличке Мертлвуд{220}. Еще не полностью выезженный, Сухарь задавал тон на треке. Он мчался стрелой с группой лидеров, которые старались угнаться за Мертлвуд. На противоположной прямой он шел довольно ровно, когда вдруг без предупреждения широко расставил передние ноги, уперся ими, резко затормозив, и подался назад через поле. Мертлвуд, неоспоримый лидер забега, умчалась вперед, а местная звезда Профессор Пол безуспешно пытался ее нагнать.

Эта темпераментная выходка, конечно, лишила Сухаря надежды на победу, но Поллард направил его снова на скаковую дорожку и уговорил продолжить участие в забеге. И тут Смит увидел нечто такое, чего никогда не забудет. Сухарь несся по треку, догоняя группу лидеров забега, хотя Мертлвуд пролетала участки дистанции со скоростью, какой не показывала ни одна лошадь на ипподроме Фэр-Граундс. Сухарь не успел обогнать Мертлвуд или Профессора Пола, но тот рывок принес ему четвертое место. Он отстал от Мертлвуд всего на четыре корпуса, а ведь она побила рекорд ипподрома. Но что еще важнее, Сухарь прошел финишную прямую, не прижимая уши к голове, а это указывало на то, что он бежал отнюдь не на пределе своих сил. «В тот день он продемонстрировал мне две важные характеристики, – вспоминал позднее Смит. – Он показал мне скорость, и он показал мне отвагу. У него были проблемы. Но эти поднятые уши давали понять, что, если я смогу заставить его бежать во всю мощь, у меня будет настоящий чемпион».

Поллард тоже это понял. Соскочив с седла, он подбежал к Ховарду.

– Мистер Ховард, – пропел он. – Эта лошадь может выиграть Санта-Аниту!{221}