После той ночи Кузьма стал бояться встреч с дочерью. Ему казалось, что он обязательно будет отступать и дальше перед всеми её желаниями, она быстро почувствует это и никогда не будет слушаться. Поэтому он чуть не прятался от неё и всегда притворялся спящим, если сидел в гостиной, а она заходила. Однажды он даже услышал вопрос, который Полина задала Петровичу: «А папа заболел?». Прятался он и от Стрельцова, тот, впрочем, не искал разговора. Утром он уходил на море и возвращался к ужину, за которым мужчины пили в молчании или вели незначительные бытовые разговоры.

Так проходили дни.

– Хватит дуться, Кузьма, – сказал как-то вечером дед, зайдя в его комнату. – И хватит уже притворяться, что спишь. Или ты заболел?

– Нет, – ответил тот, не открывая глаза.

– Может, тебе хоть Борьку привести. Ты даже его забросил.

– Он справится. Он всё понимает. Борька верный.

– Ты за что обиделся-то на нас?

– Можешь быть доволен – в Крае теперь всё по-старому, я тут больше не решаю.

– Кузьма, ну как же ты не понимаешь: ты и раньше не решал! Тебя просто хотели использовать.

– Кто?

– Не знаю. Но думаю, что хозяева твои из армии. Ты сам не думал про это?

– Никто меня не использовал, дед. В Одессе не смогли, а тут и подавно. Уж там, поверь, ещё те гадюки были.

Кузьма раздражённо вылез из постели. Спустился на первый этаж в гостиную. Он и вправду спал, когда Петрович пришёл. Часы показывали девятый час вечера.

– Всех нас пользуют, стыдиться нечего. Мы как были скотом для них всех, – дед показал пальцем вверх, – так и остаёмся. Сейчас ты хоть сам о себе можешь позаботиться, без хозяев.

– Ладно.

– Ты на меня рукой не махай, я человек старый, кой-чего понимаю.

Кузьма не собирался ввязываться в очередной спор и включил телевизор, уставился туда безмысленно, ощущая лишь бесконечное раздражение, но в этот раз что-то новое пришло ему в голову.

Дождавшись, когда дед выговорится и уйдёт, он взглянул на картину. С той самой ночи он избегал её. С неё начались сомнения, грозные языки пламени, изображённые на ней, вошли в видение, которое остановило его от расправы. Кузьма отчётливо увидел в ту секунду, что если последует дальше, туда, куда призывает его война, то уничтожит свою семью, станет безнадёжно одиноким псом, которому некуда будет вернуться.

Картина висела ровно на том же месте, что и дни назад. Он думал, домашние перевесят её или вообще уберут, однако, не соответствующая остальному дому, она была на месте.

Кузьма вышел из дома, позвал Борьку, сел в «Жигули». Машинка натужно завелась, но поехала. Борька высунул морду на улицу и глотал холодный ночной воздух. Он уже отвык от поездок, и ему снова было интересно. Они двинулись в сторону посёлка, но, не доезжая до центра, свернули на объездную дорогу вдоль частного сектора, который без туристов выглядел в поздний час полумёртвым. Лишь редкие огни пробивались из темноты, фонарей тут сроду не стояло, попутных или встречных машин не попадалось, и Кузьма стал сомневаться, найдёт ли дорогу.

Тем не менее, привычка не подвела, и через полчаса он свернул на нужном перекрёстке и поехал в горку на север, забираясь на один из пологих холмов Пшадского перевала. На склоне стоял дом, занятый художником, Кузьма без труда нашёл его, потому что это был самый большой и дорогой дом в этих окрестностях. В нескольких окнах горел свет, и Кузьма без раздумий направился к парадному входу.

Мужчина лет пятидесяти сидел в саду чуть поодаль от крыльца и курил сигарету. Хотя на него падал рассеянный свет уличной лампы, подвешенной в полуголых ветвях вишни, Кузьма не увидел его и стал колотить в дверь, но, когда Борька гавкнул, заметил художника.

– А, вот вы где! – воскликнул он.

– Приветствую, – меланхолично ответил художник.

– А вы художник Нестор?

– А вы Кузьма?

– Я да, откуда знаете?

Художник небрежно пожал плечами, потушил сигарету в пепельнице, стоявшей на столике рядом, и поднялся.

– Нестор. Но можно просто Михаил, – он протянул руку. Кузьма едва почувствовал короткое вялое пожатие. – Нестор – это мой творческий псевдоним.

– Ага.

– Я вас давно жду.

– Правда? – искренне удивился Кузьма.

– Да. Уже стал сомневаться, придёте ли вы.

– Ну, я, э-э…

– Я присяду, разрешите?

– А, ну это как вы хотите.

Художник сел раньше, чем Кузьма закончил отвечать. Он закурил ещё одну, закинул ногу на ногу, надел очки. Склонил голову чуть вбок и подложил руку под подбородок, словно рассматривая экспонат. Кузьма чувствовал себя здесь неуютно. Дом был большой, но казался хрупким и слабым: весь в каких-то декоративных орнаментах, с гигантскими, на полстены окнами, раскрашенный в ядовитый зелёный цвет, увитый виноградными лозами. Мужчина перед ним тоже был хрупкий и слабый, одетый в майку и шорты, ноги и руки у него были бледные и худые, грудь впалая, румяные щёки гладко выбриты. Вроде немаленького роста, но Кузьма всё равно стоял над ним как великан, а художник смотрелся мальчишкой.

– Так что же? Приступим? – с улыбкой спросил художник.

– К чему?

– Подозреваю, это зависит от вас.

– Да? – Кузьма стал переминаться с ноги на ногу, словно опять был в школе и его расспрашивал про какую-нибудь неприятность строгий завуч.

– Ну, по крайней мере, это вы пришли в мой дом без приглашения, а не я. Полагаю, это даёт мне право ждать от вас первого аккорда. Что же это будет? Скандал? Обвинения? Оскорбления? Может быть, у вас припасена баночка мочи?

– Баночка чего? – удивился Кузьма.

– Мочи, мой друг. Уринальная жидкость из вашего пениса или, быть может, из пениса одного из ваших приятелей-экстремистов?

– Нет, – неуверенно сказал Кузьма, – нет у меня никакой мочи.

Он на всякий случай покосился на Борьку, но тот был воспитанным псом и не метил территорию чужих домов. По крайней мере, не на глазах у хозяина.

– Тогда тем более. Прошу: выступайте.

– Что-то я вас плохо понимаю, – почесав голову, сказал Кузьма, – но у меня вопрос про вашу картину.

– Картину? А, приобретённое вами полотно.

– Ага.

– Кстати, позвольте отдать должное, что приобрели её по рыночной цене, а не похитили. Я очень высоко оценил это.

– А? Слушайте, я что-то путаюсь. Мы разве знакомы?

– Нет, но мне известно ваше имя, ваши поступки, ваши мысли.

– А мысли тебе откуда известны? – опешил Кузьма.

– Мысли людей развитых разнообразны, как букет дорогих духов. Бывает, один человек может сказать тебе больше, чем сотня книг, если поймать правильное мгновение, место, настроение. Мысли же толпы примитивны и повторяются от региона к региону с незначительными отличиями. Этого легко добиться, если кормить народ одинаковой грубой пищей и сберегать от искусства и образования.