– Да как я избавлюсь-то?!

– Да хоть раком! Главное быстро! Либо пусть уедут, либо пусть их увезут, ясно? Либо сам – по-тихому, только гляди у меня! Чтоб алиби имел! Или у тебя твой стрелок, я слышала, гостит. Вот ему подари винтовку, если надо! Выбирай, Кузя, видишь, всё демократично.

– Да вы, я смотрю, всё лучше меня знаете, – злобно заметил Кузьма.

– А что, Кузя? Посёлок маленький, все у меня как на блюдечке. Или ты думал, ты какой-то особенный, что тебя не замечают? Наоборот! Быстро всё порешай и не попадайся больше! Алиби чтоб было двухсотпроцентное!

Она развернулась и ушла в дом разговаривать с оперативником. Вскоре оба вышли, и женщина ткнула в Кузьму пальцем и громким шёпотом сообщила:

– Вот этот человек мне пообещал, что позаботится, чтоб тут больше такого не повторялось, ты видишь?

– Вижу, – спокойно кивнул опер.

– Он разберётся, а пока он разбирается, его трогать не нужно. И вот их пока допрашивать не надо. Ты понимаешь?

– Понимаю, – согласился опер, по виду которого было ясно, что ему наплевать.

– Смотри, Кузьма!.. – воскликнула она напоследок. – И вообще, чего ты тут трёшься? Езжайте делать!

Кузьма задел Павла плечом. Тот всё понял, и они отправились в машину.

Глава семнадцатая

Переселившись к Кузьме, Стрельцов стал проводить почти всё утреннее и дневное время, купаясь в море, перемежая это чуткой полудрёмой на камнях. Он выбрал точку на побережье в отдалении от посёлка: несколько валунов в три человеческих обхвата, выбеленных водой и солнцем, и гладких, как будто кто-то с любовью обтачивал их огромным инструментом, а потом выложил горстью на отмели, чтобы однажды вернуться, когда море, ветер и свет закончат работу над ними. Но прошли уже тысячелетия, а неизвестный исполин так и не пришёл. Может быть, они ещё не достигли совершенства?

Дни казались Стрельцову одним бесконечным погружением в море, по которому он движется без отдыха много бессонных, сонливых часов, отдаляясь от суши и переходя в не изученное человечеством состояние. Прошло уже изрядно времени, а Марина больше не являлась к нему – может быть, её прожгло солнце второй половины мая, а может быть, сознание самого Стрельцова вычистил и освежил ветер, и он не мог больше усилием воли вызвать осязаемого призрака. Впрочем, он всё ещё слышал эхо её смеха в волнах, видел улыбку в танцующих по глади отражениях солнца, ловил запах на собственной коже, пропитанной солью и любовью к умершей невесте. Теперь она, пожалуй, гораздо больше была в нём, чем раньше, и он не беспокоился, что не видит её рядом.

Стрельцов проверял холм, с которого, как полагал, за домом Кузьмы могли наблюдать наёмники. Несколько ночей он сидел в засаде, но никто не появлялся. Возможно, убийцы чего-то выжидали, а может быть, какое-то дело отвлекло их или спугнула третья сила. Чутьё ничего не подсказывало Стрельцову, но он не думал, что укры просто отступились, тем более теперь, когда Кузьма стал более уязвим в одиночестве, лишённый отряда. Бывало, что наёмники приходили за ветеранами прямо в их дома, минировали машины или добавляли в пищу яд, но в этом отношении Стрельцов был спокоен до тех пор, пока участок стерёг Борька – пёс тоже чувствовал тревогу за хозяина, просто не умел выразить этого иначе как постоянной бдительностью.

Катя приезжала к Кузьме несколько раз, но тот упрямо отсылал её прочь. Она просила Стрельцова о большом интервью, но он медлил, отвечал на несколько вопросов и потом говорил, чтобы она продолжила позже. Катя пыталась вернуться и пойти дальше, во тьму его военного прошлого, и, хотя на словах играла в его игру: «Ты больше не солдат, ты другой человек, а тот человек, который нёс смерть и горе, в прошлом», – он чувствовал, что Катю манит неизвестность именно этой третьей его личности – вечно уставшего и злого убийцы.

В последних числах мая настал день, который с самого утра показался Стрельцову отличным от прочих. Он встал не умиротворённым, как прежде, не ощутил сладостного мирного безразличия. С первых же минут после пробуждения, ещё во время зарядки, он уловил тревогу всюду вокруг: в покачивании сосновых ветвей под порывами ветра, в прикосновениях травы к босым стопам.

Стрельцов надеялся, что утренний кофе или скромный завтрак (он ел только творог или овсянку по утрам) помогут вернуть всё на круги своя, но и пища была иной на вкус, не приносила обычной тихой радости. Со вчерашнего дня – дня убийства – установилась невыносимая жара, небо вычистилось от облаков и дымки, умылось спелым солнечным сиянием и стало кристально чистым. В восемь утра температура подобралась к тридцати.

Стрельцов вышел на берег моря, к своим камням. Скинул рубашку, шорты, обувь, прыгнул в воду. Солёная прохлада приняла его. Стрельцов поспешил заплыть далеко в море, сегодня довольно безмятежное, – лёг на волны, позволяя воде унести себя как можно дальше. Постепенно берег удалился настолько, что почти исчез из виду. Голову припекало, и Стрельцов понял, что природе ничего не стоит поглотить его и тут же скрыть следы убийства.

Он стал работать руками, чтобы поскорее вернуться на сушу, но был отлив, к тому же он устал, и вот уже море отматывалось совсем медленно, как бы нехотя. Стрельцов подумал, что если умрёт, от него останется совсем немногое: несколько десятков горюющих семей, чьих сыновей, братьев, отцов он убил; несколько десятков квадратных метров новенькой квартиры, подаренной государством за то, что он метко бил врага; полдесятка часов его речи на Катином диктофоне, вязнущая в смерти любовь к Марине. Пожалуй, и всё. Ему страстно захотелось, чтобы осталось даже меньше, и он поплыл к берегу активнее, чтобы вернуться в Москву, продать поскорее квартиру, раздарить полученные деньги тем, кого убил, и обязательно, всенепременно, помочь Кате написать об этой войне книгу – даже заставить её, если придётся. Эта книга должна существовать.

Стрельцов достиг берега к одиннадцати. К этой минуте все желания в нём погасли – телу лишь хотелось опереться на твердь и напитаться пресной водой. Течение отнесло его далеко в сторону, и он около полутора километров шёл в одних плавках по отмели, чтобы вернуться к вещам. Его ждали Кузьма с Борькой.

– Чего это ты такой хмурый, Профессор?

– А? Да не, – Стрельцов улыбнулся, – просто задумался как следует.

Он жадно припал к горлышку фляги. По виду Кузьмы он понял, что тот пришёл не просто так и тоже почувствовал перемены. А может быть, стал их причиной.

– Санька, моего друга, убили вчера, – сказал он, пока Стрельцов одевался.

– Кто?

– Мои.

– Все?

– Нет, двое. Я думаю, что двое. Теперь с ними надо что-то решать… И быстро.

Стрельцов вспомнил, когда последний раз слышал такой голос. Это разговаривал не Кузьма. Над пляжем раздавался голос командира, который сообщал ему приказ.

– Не-не, стой, я не буду, – поспешил сказать Стрельцов.

– Не будешь?! – зыркнул Кузьма.