Привычным движением Сабинин сунул руку под пиджак, зоркосторожа их движения.

И опоздал.

Справа от него дважды ударил браунинг – негромко, хлестко.Клаус, подломившись в коленках, грянулся на доски так, словно уронили с высотымешок с зерном. Нож отлетел в сторону, и Сабинин, вскочив, не теряя времени,отбросил его ногой под стол. Взял на прицел оставшихся, оторопело застывших впроеме.

Клаус, громко шипя сквозь зубы от боли и обеими руками ухватившисьза правую ногу, корчился на полу. Как ни странно, он не орал в голос, хотя емубыло, несомненно, больно, – битый волк, надо полагать, даже в такомположении не хотел лишнего шума…

– Ну что, гротескная пародия на анархистов? – безвсякого волнения сказала Надя. – Продолжим теоретический диспут?

– Не надо… – пропыхтел Клаус. – Извиненьицапросим, кто ж знал… Словами можно было объяснить, политики вы ср… – Изамолчал, справедливо опасаясь ожесточить еще более своего хорошо вооруженногопротивника.

– Считаю до десяти, – хладнокровно сказалаНадя. – Если на счете «одиннадцать» ваши морды еще будут маячить впределах видимости, гробовщикам работы прибавится… Ну?

Двое, двигаясь невероятно проворно и ловко, подхватилистонавшего Клауса под мышки и, несмотря на его немаленький вес, прямо-такибегом кинулись по дорожке со своей глухо охавшей ношей. Воцарилась победнаятишина.

Сабинин задержал ее руку, когда она прятала пистолет всумочку, – ага, браунинг первый номер, гораздо легче того, что носил он,но все же весивший фунта полтора. Игрушка не из категории дамских…

– Пожалуй, нужно уходить, – спокойно сказалаНадя. – Ночью, в тишине, выстрел далеко слышно. Еще нагрянет какой-нибудьретивый патруль, объясняйся потом… Вторую бутылку не забудь, мы ее так и нераспечатали, к чему добру пропадать?

– Куда теперь? – в некоторой растерянности спросилСабинин.

Надя подошла к нему, пару секунд всматривалась в лицо, потомпорывисто подняла руки, закинула ему на шею, прижалась и крепко поцеловала вгубы. Отстранилась, шепнула на ухо:

– Я прекрасно знакома с твоим пансионатом. Входнаядверь там по известным соображениям никогда не запирается на ночь, аподглядывать за соседями по тем же обстоятельствам не принято… Не в мой жереспектабельный «Савой» ехать посреди ночи?!

…Он имел все основания быть довольным собой, лежа в сладкойусталости и лениво пуская дым. Молодая красавица, о которой наверняка нескромномечтали едва ли не все сталкивавшиеся с ней на улице мужчины, прильнула к егоплечу, засыпав лицо волною распущенных волос, – в полной его власти послевсего, что позволяла этой ночью, покорная и пригревшаяся, отдававшаясябеззаветно и пылко… отчего же на душе скребли кошки?

Да исключительно оттого, что какая-то частичка сознания таки осталась свободна от романтических чувств…

И оттого, что очень многое пока что не решено.

– Ты не заснул? – прошептала в ухо Надя.

– Нет, – сказал Сабинин. – Мне хорошо. Понятьбы еще, зачем я тебе…

– Ох, Коленька, ты способен даже из нежного созданиясделать записную суфражистку… Вот если бы т ы проявил инициативу, тебе,уверена, и в голову бы не пришло терзаться сейчас подобными вопросами… Мне тожехорошо, вот тебе и весь ответ. Устраивает?

Он кивнул, поглаживая ее по щеке. Длинная прямоугольнаяполоса лунного света лежала на полу, упираясь в дверь, стояла тишина – дажеесли кто-то, помимо них, и не спал, толстенные кирпичные стены старинногоздания не пропускали ни единого звука – и на столе загадочно посверкивало вбутылке недопитое шампанское.

– Тебе надо будет как-то уйти к утру…

– Милый Коля, ты уже заботишься о моейрепутации… – Надя, едва прикасаясь, погладила его шею кончикамипальцев. – Уверяю тебя, в такой заботе нет нужды. Утром я преспокойноотсюда выйду через парадный ход, сяду на извозчика и поеду в «Савой» – и менясовершенно не волнует, что будут думать эти российские гавроши, из которыхздесь пытаются сделать бомбистов. Чует мое сердце, что я снова тебя шокировала,но ничего не могу с собой поделать… Коленька, знаешь, чем ты меня буквальнымобразом пленяешь? Тем, что так ни разу и не попытался нести чушь насчетвнезапно вспыхнувшей в твоем сердце пламенной любви. Поверни голову, милый, ятебя поцелую, а то постель ужасно узкая, если стану ворочаться, еще на полупаду… Вот так. В самом деле, милый, в тебе нет фальши, а женщины это ценили ибудут ценить. Я тебя не разочаровала?

– Ты великолепная, – сказал Сабинин. – Инепонятная.

– Ну, такова уж женская душа, – тихонькозасмеялась Надя. – Насквозь непонятная. А за «великолепную» – спасибо, воти сейчас нет фальши. В общем, ты на меня в чем-то ужасно похож, ты тожеотносишься к жизни естественно и просто. Как это ты тогда говорил? «Жизнь –мазурка»?

– Это не я говорил, – поправил онмашинально. – Это – ротмистр Извеков…

И по какому-то неисповедимому зигзагу мышления явственноувидел перед собой запрокинутое белое лицо ротмистра Извекова, убитогобунтовщиками на станции, чье название он так и не узнал, увидел пятна крови наснегу – темно-алые, ноздреватые, объемные! – и направленные ему в грудьдула ружей, и вылетевших из-за крайних деревьев конных казаков, с разбойничьимпосвистом и гиканьем крутивших клинки над головой… Врете, все это, все было ненапрасно! И наши выстрелы, и выстрелы в нас, и все погибшие…

– Ах да, это я сама упоминала, что жизнь нашачрезвычайно похожа на мазурку… – вспомнила Надя. – Как думаешь? Заданнекий музыкальный ритм, но всякий может выкаблучивать ногами на свой лад…

– Вот это верно, – сказал Сабинин, осторожнопропуская руку под ее плечи. – Хотя и в танго, думается мне, есть свояпрелесть…

Что бы там ни было вечером и особенно ночью, но сейчас рядомс ним шла молодая респектабельная дама, строгая и совершенно недоступная навид. Поскольку стоял уже белый день и публики на улице хватало, прощаниеполучилось абсолютно невинным, ни в малейшей степени не выходившим за рамкисветских приличий: Сабинин галантно поцеловал ей ручку, помог подняться наступеньку экипажа, извозчик подстегнул лошадь – а Надя, разумеется, так ине оглянулась.

Проводив взглядом пролетку, Сабинин повернулся к старомуОбердорфу, давно ставшему верным factotum,[25] забрал у негописьмо и открытку и, притворившись, будто не заметил ухарского подмигиваньяветерана, направился к кафе пана Ксаверия. Расположившись за свободнымстоликом, едва подавил зевок – спать этой ночью почти что и не пришлось, адень, как всегда, обещал быть насыщенным событиями.

В этом он лишний раз убедился, распечатав и пробежав глазаминовое письмецо от тетушки Лотты… Небрежно бросив его на стол, в ответ навопросительный взгляд официанта Яна распорядился: