Портье взирал на Сабинина с ласковым участием, как ему подолжности и полагалось. Не останавливаясь на достигнутом, Сабинин развил бурнуюдеятельность. Вызванный портье коридорный показал ему несколько пустующихномеров, в том числе и тот, что некогда почтили своим присутствием двекоронованные особы. Сабинин их придирчиво обозрел, замучив коридорногомножеством вопросов: достаточно ли расторопны горничные и официанты в ресторанепри отеле, не шляются ли ночами в гостиничном заднем дворике с песнями игомоном беспутные студенты, свежи ли обычно устрицы (притом, что тетушкапредпочитает устриц непременно из Остенде), не бывают ли в отелепостояльцы-турки (которых тетушка отчего-то терпеть не может). И тому подобное.Коридорный, несомненно, тихо сатанел, но что он мог поделать пред лицомзавидного клиента?

Переиграть Сабинин не боялся – гостиничная прислуга с хорошоскрытым презрением относится как раз к нетребовательным клиентам, а передкапризными богачами прямо-таки стелется и, что важнее, не видит в них ничегонеобычного. А главное, портье наверняка целиком и полностью забыл уже оразговоре насчет Лобришона, оказавшегося английским майором…

Три дня форы у него имеются. Ну а потом… Потом может многоепроизойти. Например, взбалмошная тетушка отложила визит в Лёвенбург по своимсоображениям, которые не должны касаться отельной прислуги… Или что-то в этомроде.

И таково уж было его везение, что, спускаясь на второй этажв сопровождении умученного коридорного (получившего, впрочем, щедрый, как здесьвыражаются, «напивек»[26]), Сабинин чуть ли не нос к носустолкнулся с белобрысым, длиннолицым субъектом, прибывшим в одном поезде сНадей. Хорошо еще, что тот никакого внимания на Сабинина не обратил, –постучал в дверь восемнадцатого номера и вошел едва ли не прежде, чем утихстук, – совершенно по-свойски, как человек, знающий, что церемонии тутизлишни.

Все это было весьма любопытно, но пока что не давалодостаточно материала для аналитики, не позволяло делать твердые заключения.Гораздо интереснее догадки насчет загадочного Джона Грейтона, вот толькопроверить их нет времени…

Он надеялся, что кропотливо разработанный план не содержитизъянов. Конечно, любой план способны разрушить нелепые случайности, но этосовсем другое дело…

Надя под наблюдением. За мнимым Лобришоном тоже ужеприставлен следить специальный человек из тех неприметных и ловких, какимиславится заведение господина Глоаца, ставшего для Сабинина поистине счастливой(хотя и дорого обходившейся) находкой. Как быстро «Аргус» установил, что вЛьеже нет никакой адвокатской конторы «Лобришон и Вандекероа», да и не было вобозримом прошлом…

Увы, нельзя было чрезмерно вовлекать Глоаца и его людей впроисходящее. Следовало учитывать, что всякая информация может просочиться из«Аргуса» в полицию, а к австро-венгерским представителям данного ремеслаСабинин относился с уважительной опаской, дело свое они знали…

Поэтому как ни рискованно, но на вокзал пришлось отправитьсясобственной персоной, опять-таки с прежней нехитрой маскировкой в виде пенсне имягкой шляпы, какую здесь обычно носили лица творческих, свободных профессий.

По размышлении он отказался от мысли явиться на вокзал сцветами и вместо них прихватил купленный полчаса назад лакированный этюдник.Поднявшись на ажурный, высоченный железный мостик, по которому переходилижелезнодорожные пути, он облокотился на перила, придал себе рассеянный видначинающего творца и стал созерцать перрон, время от времени меняя однупретенциозную позу на другую, поднимая к глазам фаберовский карандаш, делая сего помощью некие таинственные замеры и прикидки. Раскрывать этюдник и водружатьна него лист бумаги – это, пожалуй, лишнее, сойдет и так…

Довольно быстро он убедился, что мимо него проходят, какмимо пустого места, если и бросят взгляд, то вполне равнодушный. Станционныйжандарм в неизменной лакированной шляпе с пучком перьев им заинтересовался, ностоль же мимолетно, подошел, постоял в отдалении, бдительно поводя усами, датак и убрался восвояси, следовательно, счел вполне благонадежным.

Самое грустное – он не знал в лицо загадочного Джузеппе изМилана. Полагаться на то, что итальянец будет выглядеть типично, то есть жгучимбрюнетом с роскошными кудрями, провожающим всех встречных дам пылкими взглядамии напевающим под нос арии из Леонковалло, было бы непростительной ошибкой.Во-первых, и среди итальянцев не редкость синеглазые блондины (а лысых неменьше, чем в любой другой европейской державе), во-вторых, имя, коим былаподписана телеграмма, еще ни о чем не говорит. Визитер мог оказаться таким жеитальянцем, как Сабинин – болгарином…

И, наконец, подобный «типический» субъект, какого емууслужливо нарисовало расшалившееся воображение, в реальной жизни навернякавстречается крайне редко. Скорее уж его можно узреть на оперной сцене, так чтопостараемся избегать «типичностей»…

Он подобрался, уставившись на железную калиточку, в которуюпроходили предъявлявшие контролеру перронные билеты встречавшие. Ну так и есть– на перроне возник белобрысый господин, коему Сабинин для удобства далпрозвище Лошадиная Рожа.

Помахивая тросточкой, упомянутый субъект прошелся поперрону. Поезд, позвякивая сцепкой и фыркая паром, уже подползал к амбаркадеру,[27] двигаясь со скоростью непуганой черепахи. Сабининпредставления не имел, который из вагонов будапештский, зато белобрысый,похоже, это прекрасно знал, он уверенно направился к конкретной цели…

Проводники бежали по приступочкам, распахивая двери смешныхавстрийских купе. Лошадиная Рожа стоял несколько в стороне, держа в левой рукесвернутую заголовком наружу «Loewenburger Spiegel». Так-так, любопытно…

Вскоре к нему подошел господин в белом чесучовом костюме, всветлой шляпе набекрень. Они несколько напряженно обменялись скупыми фразами.«Ага, – отметил Сабинин. – А вы ведь друг с другом незнакомы, соколымои, никогда прежде не виделись, иначе к чему пароль и газета?»

Он вынужден был признать, что в данном случае те самые«типические» представления никак не сработали, лишний раз подтверждая тунехитрую истину, что реальная жизнь далека от сценических условностей. Джузеппеи в самом деле оказался жгучим брюнетом, и вдобавок с лихими гусарскимиусиками, но прическа у него была короткая, чуть ли даже не консервативная,пылких взглядов он в сторону дам не бросал и ничуть не выглядел романтичнымсубъектом, способным петь на публике каватины или живописно драпироваться вчерный плащ. Самый обыкновенный, ничем не примечательный господин, которогоможно принять и за мадьяра, и за тирольца, и даже за курского молодогопомещика…