«Шэ стыдно похвалит'се право,

Я учинихъ, што нико не мога.

Одъ надъ ове горе поникоше.» (стр. 26)

Личность владыки, в какую бы среду ни была поставлена она, в каком бы обществе ни находилась, везде была бы замечена, всегда оставила бы по себе след; но в Черногории она резко выдавалась из-за диких сынов ее. Прекрасной наружности, роста очень высокого даже между черногорцами, с выражением умным, глазами более задумчивыми, чем блестящими, он имел манеры чрезвычайно приятные, ничего неровного, резкого, угловатого в обращении. Владыка привязывал к себе с первого знакомства; но кто знал его ближе, тот не мог не привязаться к нему всею душою. Святопочивший определил к нему наставником человека ученого, философа Милютиновича, но наука нелегко дается натурам свободным, развернувшимся в Черногории, на вольном воздухе, при звуке оружия, при громе выстрелов, при чудесных подвигах; физика развивается на счет нравственных сил. Владыка родился поэтом; изучение своего родного языка и народных преданий подготовило у него заранее богатые средства к занятиям литературным. Все прочие познания приобрел он тогда, когда уже был правителем, когда был обременен делами в течение дня и только у ночи заимствовал время для учения.

Владыка был одним из образованнейших людей нашего времени. Кроме своего родного языка, он прекрасно говорил и писал по-французски и по-русски, говорил по-итальянски и несколько по-немецки. Он много читал, особенно изучал историю. Стремясь возродить порядок и гражданственность в своей стране, он необходимо должен был заботиться и об образовании ее, – он, который столько трудился над собственным образованием! Владыка учредил в Цетине школу и типографию, выписав из России типографский станок и мастера, который мог управлять им. Увы! Этим благим предприятиям не суждено было созреть и тем грустнее вспомнить об этом, что сам он разрушил свои начинания.

В первый раз я приехал в Черногорию в самую пору деятельности покойного владыки, когда Черногория начала уже сознавать всю пользу преобразований и постигла наконец, хотя темно, что самый мир, тишина и благоразумный труд имеют своего рода прелести. Матери семейства не оплакивали беспрестанно погибших в бою сыновей своих; черногорцы свободно проходили для занятий по всей земле, необязанные стоять с заряженным ружьем, на страже своих домов. Правда, грустно им было умирать не так, как умирали их отцы и деды – в кровавом бою, минутной смертью, но на постели, в борьбе со страданиями болезни, иногда продолжительной, для перенесения которой у них не хватало твердости, терпения; но жизнь всегда имеет какую-нибудь цену и расставаться с нею жалко, а потому все-таки лучше страдать, чем умереть, думают некоторые и подчиняются ударам судьбы.

Никогда не забуду я радости владыки, когда он увидел впервые напечатанными свои стихотворения, в своей цетинской типографии! Он мечтал о временах Ивана Бегова Черноевич! Секретарь его Милакович, образованный серб, трудился над составлением обширной сравнительной грамматики славянских языков, в применении к сербскому языку, а владыка деятельно помогал ему своим советом; между тем печатались приготовительные курсы для школы.

Владыка, предаваясь наукам, с тем вместе употреблял все усилия устроить в самой Черногории выделку пороха, от недостатка в котором она так часто страдала, и наконец-таки достиг этого. Он строил кулы, небольшие укрепления на границах; заботился о водохранилищах, потому что некоторые нахии чрезвычайно нуждались в воде, и обладание ею нередко составляло предмет ссор и битв в Черногории. Счастливое то было время!

Черногория отдыхала при нем. Конечно, и в его время было не без битв, но что они значат в сравнении с прежними. Главнейшие военные действия владыки относятся к первым годам его правления, когда дух деятельности и славы кипел в нем, когда жажда мятежной жизни еще не оставила черногорцев. Таким образом, на другой год после смерти святопочившего владыки, в 1831 году, когда приехал из России Вукотич, родом черногорец, и привез деньги, на которые можно было запастись порохом, черногорцы встрепенулись; Вукотич, сделанный председателем в новоучрежденном сенате, повел их к Подгорице и завладел Зетою, которая во времена Черноевич составляла часть Черногории и теперь служит предметом пламенных желаний черногорцев; но в 1832 году турки с большими силами напали на черногорцев и сам Вукотич погиб бы или попал в плен, если бы покойный владыка, бывший в то время еще архимандритом, не поспел вовремя на помощь и не спас его. Черногорцы принуждены были оставить Зету.

В следующем году турки ударили на Мартыничи: сшибка эта замечательна тем, что в ней в первый раз участвовал турецкий низам в Черногории; тут было до трех тысяч человек, которые на голову были разбиты храбрыми мартыничанами. Но черногорцы увидели, однако, что в низаме восстает для них новый враг! Правда, вновь образованное войско дерется гораздо хуже, нежели нерегулярные войска, Готи, Мартиди и др., но зато оно стоит крепче, упорнее, разбитое на одном месте, соединяется по воле своих начальников в другом, и война не перестает, истощая скудный запас пороха у черногорцев и удерживая их самих в поле, вне своего дома, между тем как поля их остаются необработанными, и другой враг, сильнее турок, голод, в свою очередь готов ударить на них.

Вообще 1832 год грозил войною для Черногории и войной отчаянной: на границах ее явился Магомет-Решид-паша, который, победив Мустафу-пашу скутарского, возмутившегося против своего законного правительства, решился со всеми своими силами вступить в борьбу с Черногорией. Постигая всю неверность подобной битвы, он попытался вступить в переговоры и послал ко владыке своего бим-пашу. Владыка выехал к нему в Салковину, которая лежит почти у стен Жабляка. Предложение паши состояло в том, чтобы Черногория поддалась Турции на тех правах, на каких ей подчинена Сербия, взамен чего Турция со своей стороны обязывалась признать владыку князем и правителем Черногории, и в случае нужды помогать ему войском и пушками. Владыка отвечал положительно.

– Черногория, – говорил он, – страна независимая, никогда туркам не подчинялась и, пока будет существовать хотя бы горсть народа, она останется независимой. Черногорцы дерутся около четырех веков с турками, и вражда эта так далеко зашла, что им трудно будет ужиться между собой.

Бим-баша, оскорбленный ответом, спросил владыку, далеко ли отсюда до Цетина? Владыка, постоянно хладнокровный, отвечал:

– Как для кого? Приятель дойдет в шесть часов, а неприятель, может быть, и никогда не дойдет.

После этого объяснения, Решид-паша стал было готовиться к вторжению в Черногорию, но был отозван к другой более важной войне против Магомет-Али, и исполнение замыслов на Черногорию было отложено до более удобного времени.

Разумеется, черногорцам нелегко было расстаться