– Да ладно! Уж ноги-то показать – что такого?

– Может, у Джулии они кривые. Ася, ты постарайся не расстраиваться из-за этого, ладно?

– А целоваться? Целоваться тебе нравится? Вы же там прямо взасос, крупным планом!

– Ну, иногда нравится. Ася, я же живой человек. Но это ничего не значит, честное пионерское! Если ты начнешь все мои киношные поцелуи отслеживать, это не жизнь будет. Так что – привыкай. Такая уж работа.

– Легко сказать – привыкай…

Ася до боли прикусила губу – опять прошлое достало ее своим ледяным щупальцем! Это всегда было как короткий, но очень болезненный припадок отчаяния и ревности. Когда ж это кончится!

– Эй, ты что?

– Если ты, – всхлипнула Ася, – снова разобьешь мне сердце, я умру…

– Ах ты, господи! Девочка моя… Я тоже умру. Вместе и похоронят! Представляешь – мы лежим с тобой в маленьком гробике, ты костями прижалась ко мне… Помнишь, как я тебя в детстве доводил этим стишком?

– Еще как помню!

– Асенька, у меня, конечно, много чего в жизни было, но теперь все по-другому. Я не буду зарекаться, но, понимаешь, какая странная вещь: если тебе плохо или даже просто грустно, мне тоже плохо. Я переживаю, все из рук валится. А когда тебе хорошо, я счастлив, и жизнь прекрасна. Как-то так.

– Правда?!

– Правда, одна только правда, и ничего, кроме правды.

– Ну, тогда ладно! – Ася повеселела, звонко чмокнула Алымова в живот и пробежалась острыми коготками по коже. – Когда печаль одолевает, потрогай пузико ежа. Он будет хрюкать и смеяться, и ты поймешь, что счастье есть!

– Щекотно же, ты что! – завопил он, отбиваясь от ее быстрых рук. – Аська, перестань!

– Во-от, ты сам ревнивый, раз щекотки боишься!

– Ревнивый ужасно! Я даже подумать боюсь, что ты… не дай бог…

– И не думай. С тобой никто не сравнится.

– Никто не сравнится с Дэвидом! Даже сам Дэвид! [8]

– Ой, телефон! Я возьму!

Ася вернулась с таким испуганным лицом, что Алымов взволновался:

– Что?! Что случилось? Дед?!

Ася растерянно произнесла:

– Представляешь, Синицкий умер…

– Саша?

– Вчера. Инфаркт. Таня просит нас приехать.

– Как же так? Мы с ним… когда? Неделю назад общались! Он не жаловался на сердце…

Таня открыла им сама – бледная, маленькая, словно сразу уменьшившаяся в размерах. Она сразу увела Алымова на кухню – поговорить, попросив Асю присмотреть за детьми. Присматривать, собственно, следовало за трехмесячной Олечкой, около которой пока сидел мрачный «Сан Саныч» – сын Синицкого, которого тоже звали Александром. Ася видела его всего пару раз: мальчик был очень похож на отца – худой, носатый, нескладный. Серьги в ушах, пирсинг на левой брови, тату на шее – Ася только вздохнула.

– Как ты?

– Нормально, – буркнул Саныч. – Мать жалко.

– Ты ведь еще учишься, да? А потом что думаешь делать?

– Не знаю. Надо работу искать. Что-нибудь по компьютерам, наверно.

– Разбираешься?

– Ну да. А вообще я пишу.

– Стихи? Или фэнтези?

– Ну, и стихи тоже. – Александр слегка покраснел. – Разное пишу. Одно такое странное получилось, непонятно что. Может, сценарий?

– Отцу давал почитать?

– Нет. У нас с ним… плохо получалось… общаться.

– Да, Саша был сложным человеком. Знаешь, он очень переживал из-за тебя. Раскаивался, что так все сложилось. Любил тебя.

– Мы с ним… три года. Целых три года вместе прожили, а ни разу толком не поговорили! Вот как с вами. А я… На самом деле я так гордился им! Все его постановки видел! Даже когда мы одни с мамой жили, без него… Я всегда! А теперь вот… И уже все… никогда больше…

– Да, горе. – Ася осторожно обняла Саню, он сначала отворачивался, но потом заплакал ей в плечо. – Хочешь, Сережа почитает твой сценарий? Он поймет, стоящее или нет.

– Правда?! Ему же, наверно, некогда…

– Ничего, найдет время.

А Сережа в это время с тревогой смотрел на Таню, которая наливала себе уже вторую стопку коньяка.

– Хочешь? А, ты ж не пьешь, я забыла. Не бойся, не сопьюсь. На меня и не действует почти. Как хорошо, что ты приехал! Больше мне и рассказать-то некому. Только мы с тобой знали всю правду. Мы с тобой и он сам. Эта правда его и убила.

– Тань, что случилось?

Таня встала, поплотнее прикрыла дверь:

– Не хочу, чтобы Санька услышал. Понимаешь, я же знала с самого начала. И все равно любила его. Мы были хорошими друзьями. Саша всегда приходил ко мне, когда ему становилось плохо, всегда возвращался – от всех своих жен, от всех своих баб. Он же постоянно самоутверждался – доказывал, что настоящий мужик. Но любил одного тебя. Всю жизнь. Сереж, умоляю, ты только не думай, что хоть в чем-нибудь виноват. Ты сделал все, что мог, правда. Все, что было в твоих силах. Я же догадывалась – это только ради роли Иванова, ради спектакля, правда?

– Нет, не только. Я уважал Сашу и… жалел. Он был очень талантлив. И… если бы не… Мы могли стать настоящими друзьями.

Таня глубоко вздохнула:

– Вот именно. Если бы не его чувство. Он, конечно, не чистый гей. Мог и с женщинами, но тянуло его к мужчинам. Или это я ему настройки сбила в юности, не знаю. Это сейчас я обабилась, после вторых родов, а всегда была маленькая, худенькая, плоская – ни груди, ничего. Мальчик и мальчик. Понимаешь? Поэтому у него хорошо получалось только со мной. Волосы, правда, длинные были, когда мы познакомились. Это потом я так коротко стричься начала. Для Саши.

– Господи, Таня… Ты просто святая.

– А ты? Думаешь, не понимаю, как тебе это давалось? Ни одной фальшивой ноты! Никогда! Саша был так счастлив все это время. Пусть редко, но вы виделись, разговаривали – он просто сиял от радости каждый раз. А ведь я боялась, что у него нервный срыв будет, когда вы встретились. А ты смог так построить ваши отношения, что никто не пострадал. Я так тебе благодарна за Сашу!

– Тань, ты меня к чему подводишь? А то как-то… страшно.

– Вот к чему.

Таня протянула Алымову телефон с фотографией на экранчике. Сергей нахмурился: сначала ему показалось, что это он сам, только совсем юный.

– Кто это?!

– Похож, да? Начинающий актер. Не то француз, не то поляк, забыла. Саша встретил его в Берлине. На какой-то конкурс ездил… или на фестиваль? В жюри пригласили. На прощальном фуршете познакомился вот с ним. Мальчик там в роли официанта подрабатывал. И Саша сорвался. Всего-то два дня и две ночи. А вся жизнь псу под хвост. При-ехал – я его не узнала. В буквальном смысле. Совершенно черный. Прошел на кухню и сразу стакан водки – хлоп. Пил, плакал и рассказывал. Хорошо, Санька в этот день очень поздно пришел, без него все. Я пыталась как-то… утешать, что ли. Напрасно. Напился до полного беспамятства, еле до постели довела. Сначала все проверяла, как он. Но так устала с малышкой – я до этого ночь почти не спала. И отрубилась. А утром смотрю: он уже не дышит.