– Я не имела в виду врачей. Здесь пациенты, каждый изкоторых приговорен к скорой смерти из-за своей болезни. И каждый понимает, чтоприговор довольно скоро будет приведен в исполнение. Возможно, даже радуется,когда смертельная секира бьет по чужой шее, а не по вашей.

– Не думаю, что радуются. И насчет родных вы не правы.Лежащая в соседней палате Антонина Кравчук сама ушла сюда, чтобы девочки невидели ее в таком состоянии. Разве это не жертва?

– С ее стороны – безусловно. Но она не подумала, какойнравственный пример подает своим девочкам. Ведь завтра и их отправят в подобноеместо, когда они оступятся или упадут. Она не подумала, как тяжело троимдевочкам расти без матери. Типичный материнский эгоизм, – в сердцах произнеслаТамара Рудольфовна.

– Я бы назвал это материнским героизмом.

– Ну, тогда вы романтик. А я прагматик. И я знаю, что бываютнеблагодарные дети, которым нет дела до материнских слез.

– Мне кажется, что многое зависит от воспитания самихродителей, – осторожно возразил Дронго.

– Ничего не зависит, – вздохнула она. – У меня был муж,который всю жизнь жил за мой счет. Такой типичный альфонс. Не очень утруждалсебя работой, почти ничего не зарабатывал. Но зато любил порассуждать о разныхнравственных императивах. Кончилось это тем, что он стал изменять мне с нашимидомохозяйками и кухарками. И я его прогнала. Но дурная кровь перешла к моемусыну. Мой собственный сын, которого я определила в элитную школу, одевала,кормила, обувала, нанимала педагогов по английскому и французскому языку,оказался похожим на отца, а не на меня. Я дала ему образование вВеликобритании, когда об этом никто еще и не мечтал, прекрасную пятикомнатнуюквартиру в городе, устроила его работать в самую перспективную компанию и дажеженила его на дочери моих знакомых, чтобы отец девочки мог поддерживать его втрудную минуту. Так вот, он смертельно обиделся на меня, узнав о том, что своютрехкомнатную квартиру я оставила племяннице, у которой погиб муж и котораяютилась в коммуналке с тремя детьми. Вот так. И у меня нет даже возможностиобъяснить моему отпрыску, что он не прав и я сделала для него гораздо больше,чем для всех остальных людей, вместе взятых. Но он решил порвать с матерью.Таково было его решение. Жаль, что мои внуки не навещают меня, но там,очевидно, сказывается и запрет родителей. Невестка тоже оказалась не подарком.Как теперь я должна к ним относиться? Делать вид, что ничего не происходит?Конечно, нет. Я обижена и не скрываю своей обиды. Я уже распорядилась, чтобы намои похороны не пускали этого негодяя, который когда-то назывался моим сыном.

Дронго потрясенно молчал. Истоки ее раздражения становилисьпонятны. Он огляделся по сторонам. На кровати лежал небольшой «дипломат» сцифровым замком, в углу – стопка книг.

– Возможно, он еще одумается, – предположил он.

– Когда? После моей смерти? – зло усмехнулась она. – Давайтене будем говорить о материнском героизме и сыновней благодарности. Я знаю, чеговсе это стоит. Так почему вы ко мне пришли? Неужели у нас действительно кого-топроткнули ножом или застрелили? Должна вам сказать, что это почти невозможно. Ине потому, что мы здесь такие сильные духом и можем оказать сопротивление. Какраз наоборот – возможно, многие из нас не захотят даже сопротивляться. Но нашисобаки все чувствуют. Они сразу почувствуют чужого. И еще одна страннаяособенность: как только кто-то умирает, они это чувствуют. И их протяжный войслышен в каждой палате. Так кого у нас убили?

– Генриетту Андреевну Боровкову, – сообщил он, внимательноглядя на реакцию женщины.

Она не вздрогнула, не испугалась, даже не изменилась в лице.Только как-то невесело усмехнулась:

– Все и должно было так закончиться. Она так и не захотелаизмениться, даже попав в нашу компанию.

– Говорят, что у вас с ней иногда случались споры.

– Какие споры! – встрепенулась Тамара Рудольфовна. – У насбыли такие скандалы, что их слышали все наши пациенты. Как вой собак, которыйдоносится с улицы. Мы орали друг на друга изо всех сил. Мы ругались так, чтонас нужно было разливать из пожарных брандспойтов. Называли друг друга такимизабытыми словами, о которых вы даже не подозреваете. Это были не споры, этобыла ненависть двух старых дамочек во власти, которые случайно оказались вместеи в одной палате. Я знаю, что мы обязаны этому «подарку» заместителю главноговрача. Но она – полная дура и совершенно не понимала, что нас нельзя поселятьвместе. К счастью, у Генриетты обострились ее болезни, и было принято мудроерешение отправить ее на второй этаж. Значит, там ее и прикончили. Оченьсожалею, что это сделала не я.

– Вы так ее ненавидели?

– Изо всех сил. Просто терпеть не могла. А с другой стороны,без нее теперь даже скучно. Ну с кем мне теперь можно поругаться? С КазимиройЖелтович, которую сегодня перевели от меня? Она все время лежит в постели имолчит, словно боится сказать лишнее слово. Кравчук не выходит из своей палаты.Ярушкина и Шаблинская абсолютно бесконфликтные люди. Им, по-моему, даже уютно испокойно именно здесь. Кто остается? Наши мужчины? Радомир постепенно выживаетиз ума. Мишенин весь в своих глубокомысленных рассуждениях, а Угрюмов просто непереносит всех женщин на земле. У него была какая-то личная история с женой,которая от него ушла, вот после этого он терпеть не может весь женский род.Наверно, правильно делает. Можно еще конфликтовать с врачами и санитарками, ноэто уже последнее дело. Мы и так достаем их нашими проблемами.

Она внезапно подмигнула гостю. Было непонятно, шутит она илиговорит серьезно.

– Ее действительно убили или вы решили так начать своюбеседу? – поинтересовалась она.

– Задушили подушкой, – сообщил он.

– Тогда точно наши, – кивнула Тамара Рудольфовна. – Но этоне я. Хотя в ту ночь я не спала, а сидела за столом. У нас готовят материалы кюбилею нашего комбината, и я должна читать массу всех этих глупых воспоминанийи восторженных отзывов о своей работе. Смешно и немного глупо. Получается, чтона своей работе я сделала все, что смогла. Стала даже Героем труда. А своегосына проглядела. Доверила нянечкам, воспитательницам, учителям. И прогляделасвоего единственного сына. Вот такое наказание за все мои успехи, за мои орденаи медали. У вас есть дети?

– Да, – кивнул он.

– В таком случае скажите вашей жене, что самое главное вжизни – это ее дети. Все административные и другие успехи не стоят и ломаногогроша.

– Скажу, – серьезно пообещал Дронго.

– А насчет убийства… – она задумалась, – если еедействительно убили, в чем я лично очень сомневаюсь, то могу подсказать вам,кто именно мог это сделать.

– Подскажите, – попросил он. Ему был интересен ход мыслейэтой неординарной женщины.

В этот момент в дверь постучали. Она нахмурилась.