– Целуй меня, пока никто не видит.

Вспомнилось, как тринадцать лет назад они зажимались по углам, прячась от Каракуц.

Он обнял жену, чмокнул в губы.

– Как там мэрия?

– Воюю. – Костров сел напротив Любы.

Если в школе действительно есть нечто потустороннее, оно угрожает не только ему, но и его семье. Настеньке…

– Люб, а ты не в курсе, когда сносили старое здание, подвал разобрали по кирпичам?

– Вовсе нет. Его забетонировали. Пол залили цементом.

– Получается, под бетоном – стены особняка?

– Получается, так. А что?

– Да ничего… – Он перевел задумчивый взгляд вправо: что-то крупное стукнулось в окно. – Пытаюсь понять…

Предмет величиной с указательный палец ударился о стекло и прилип.

Костров встал, подошел к окну.

– Чем займемся на выходных? – спросила Люба. – Не хочешь погулять по лесу втроем?

– Отличная идея.

Костров поскоблил ногтем стекло. Снаружи трепыхалось желто-черное насекомое. По обледеневшему подоконнику прыгало второе.

Бам! – третье врезалось в стекло, и Костров вздрогнул.

– Что ты увидел?

– Ничего.

Он склонился к подоконнику.

Четвертое насекомое прыгнуло на карниз. Пятое, шестое, седьмое. Черные и желтые тельца вылетали из снежной завесы и стучали о двойное стекло так, что Люба должна была услышать. Но она не слышала.

Саранча атаковала окно.

Дверь грохнула за спиной окаменевшего Кострова, в библиотеку ворвалась секретарша. Люба приподнялась, удивленная:

– Что стряслось, Ир?

– В столовой! – выкрикнула секретарша, пуча глаза.

– Говори толком.

Костров посмотрел отупело на побелевшую Иру, снова на окно. За стеклом не было насекомых. Их не могло там быть посреди ноября.

– В столовой…

– Драка? Что?

Секретарша уперла в бедра кулачки и сказала:

– Баба Тамара убила в столовой кучу народа.

В кармане лежала баночка из-под детского питания. Тамара любила иногда побаловать себя яблочным пюре. Но сейчас в баночке плескалась жидкость, вытекшая из трещины в бетоне. Божья слюна.

Прозвенел звонок, дети покинули коридоры. В столовой одиноко пил чай учитель рисования.

От счастья кружилась голова. Улыбаясь, Тамара вошла в пищеблок.

– Привет, девочки.

– Здравствуйте, тетя Тамара.

На кухне пахло корицей. Повариха Оля Зайцева чистила картошку. Ее сестра Катя нарезала лук. В сотейнике кипели голубцы, в печи румянились булочки.

– Что сегодня на первое?

– Суп с курицей.

– Вкуснотища.

Тамара ощупала баночку сквозь карман. Близость Бога придавала сил.

Забот у Тамары теперь было множество. Кормить Господа – самая сложная, ел он плотно. С молочка перешел на кровушку. Сначала Сан Саныч привел в подвал проститутку, потом Игнатьич заманил бывшего ученика Рязана. С Рязаном случилась оплошность – едва не убег. Но Бог хранил, удалось предотвратить.

Благо Господь не оставлял объедков. Стена, как губка, впитывала кровь, мясо, волосы. Перетирала кости. Труп уходил в бетон за ночь, утром Тамара находила лишь изодранную окровавленную одежду. Уносила в лес и сжигала.

Ей было жаль и девку, и балбеса Рязана, как бывает жаль человека, которому даешь тяжелую, но выполнимую работу. Бог обещал воскресить их, как только покинет стену. А это – чувствовала Тамара – произойдет в скором времени.

И тогда весь мир преобразится, как преобразилась она сама, и Сан Саныч, и пьяница Игнатьич.

Недавно внучатая племянница родила деток. Троих, по очереди. Семя приживалось сразу, живот рос на глазах. Детки были сладкоежками: беременная Лиля питалась одной халвой. Неделю вынашивала каждого, рожала легко. Черная жижа брызгала из чрева, малыш выползал, помогая себе лапками. Улыбался, в свете ночника блестели зубы. Тройняшки были ангелами, посланными защищать Бога от недоброжелателей, от тех, кто с дьяволом заодно. Когда школа закрывалась, они носились по этажам, хихикали и скреблись. Дополнительные хлопоты: до прихода учителей убрать дерьмо, катышки крысиного помета, валяющиеся тут и там.

«Негодники», – ласково охала Тамара.

Лиля хорошо держалась. Девятнадцать лет была слепым несмышленым котенком, а испив слюны, прозрела. Увидела, как устроено все и кто это создал.

А другие слепцы? Они же тоже детишки Тамары – каждый школьник.

Тамара сняла крышку с крупногабаритной, помеченной цифрами, кастрюли. Вдохнула аромат. Стоя к поварам спиной, в кармане откупорила баночку, осторожно вынула.

Это было ее собственное решение. Проявить инициативу, услужить волшебному Лицу. Чтобы не только она, не только Игнатьич, но и малыши, и учителя впустили в свою душу свет.

Тамара улыбнулась и вылила в бульон слюну.

– Что вы делаете? – спросила Оля Зайцева.

– Ничего. – Она спрятала в карман пустую банку. Повернулась. Повариха преградила путь. Сдула выбившуюся из-под шапочки прядь, уткнула кулаки в бока.

– Что вы туда вылили?

– Я только понюхала, – оправдывалась Тамара. Сердце заколотилось учащенно, забегали глазки.

– Кать, она какую-то дрянь в суп плеснула.

– Девочки, вы чего…

– Дай сюда банку! – потребовала повариха.

– Это водичка была. Густоту разбавить.

– Дай! Сюда! Банку!

Зайцевы наступали, хмурясь.

– Хорошо, хорошо! – Тамара подошла к столу. Во рту пересохло. Что же она наделала? Зачем не послушала Господа, поторопилась, побежала впереди паровоза? А если они не поймут? Из-за ее глупой нетерпеливости откажутся принимать Бога? Если узнают о Боге, а Он не будет готов?

«Господи, прости меня! – взмолилась Тамара. – Я как лучше хотела!»

Она схватила за ручки тележку для противней и толкнула в сестер.

– Ах ты ж…

Тамара ринулась к выходу. Катька Зайцева вцепилась в плечо.

«Ради тебя, Господи, живу, и умру ради тебя!»

Взгляд уперся в висящие над столом ножи. Она пихнула Катьку локтем, так что у той клацнула челюсть. Сорвала с крючка тесак. Лезвие рассекло воздух… и подставленную ладонь Катьки. Брызнула кровь. Эх, ею бы Боженьку напоить…