«Ага, пятый ожил, чтобы снять с тебя скальп. Ему подсобят подопытный орангутан и инопланетный Айболит».

В палате врач заходился театральным смехом. Табличка, не замеченная раньше, поясняла, кто именно зверствует в комнатушках. Марина ничуть не огорчилась тому, что обделила вниманием «гипнотизера-душителя и призрачного ковбоя с лассо».

Она выбралась в зал знаменитостей и утерла лоб. В задрапированном углу пылились четыре фигуры. Первый – Цой, второй – без очков не поймешь, третий – Распутин, четвертый вообще карлик.

Марина сфотографировалась с лидером группы «Кино». Соседом оказался Аль Пачино, любимый мамин актер. Селфи! Чиз!

Вот Распутин в красном подпоясанном кафтане, патлы падают на плечи, распятие сверкает камушками.

Марина повернулась к карлику, но последняя фигура испарилась.

А была ли она там?

Марина полистала фотоальбом. Была. Лилипутская фигурка позади Аль Пачино.

Недоумение сменилось тревогой, обуявшей ее еще в отделе убийц. Занавес шевельнулся. Кто-то пробежал между драпировкой и стеной. Орангутан с выбритой черепушкой? Или ацтек с томагавком?

«Ясно же, розыгрыш».

Марина зашагала к выходу, опасаясь, что из кунсткамеры выскочит какой-нибудь переодетый шутник.

– Возвращайтесь, – сказал кассир.

«Фигушки. Как говорит Кузнецова: кто бывал на педсоветах, ужастиков не боится».

За двадцать минут в торговом центре людей не прибавилось. Никого на лавочках крытой террасы, у бесхозного автомата с попкорном, возле лотков с бижутерией. Детская комната за плексигласовым стеклом не оглашалась смехом, игровые лабиринты и надувной замок тщетно ждали малышей. И двухметровый тираннозавр Рекс потупил зубастую морду, заскучал.

Марина направилась к туалетам.

Вдыхая аромат клубничного мыла и моющих средств, нырнула в кабинку. Щелкнула замком, спустила до колен джинсы.

Как так: педагог, презирающий детей? А Каракуц – презирает. Оценки важнее знаний, показушное благополучие превыше всего. Отстрелялся, выгнал взашей выпускника, главное до пенсии просидеть в тепле.

Восковые болванчики-индейцы – и то человечнее.

«А может, это мне, вчерашней студентке, пискле, легко судить?»

В туалет вошли посетители. Марина улыбнулась, представив ожившую статую, безумного старца Распутина. Что такого? Утомился в музее, косточки размял.

Шаркающие шаги остановились у ее кабинки.

«И чего?»

Улыбка увяла.

«Дальше иди!»

Дверная ручка дернулась вниз. Марина сжала кулак, комкая гигиеническую салфетку.

– Занято!

Незримая хамка – женский же туалет! – не унималась. Дергала ручку, толкалась. Марина услышала прерывистое хриплое дыхание.

Фантазия изобразила Распутина, скребущего дверь кривыми когтями; орангутана, елозящего по ластику восковой мордой, черным языком.

– Какого черта?!

Марина подтянула джинсы.

«А если, – подумалось, – она – он, оно – залезет в кабинку сверху, упадет на меня, накроет собой?»

– Я вызову охрану!

Подействовало. Дверца перестала трястись. Ноги зашаркали к следующей кабинке. Марина щелкнула замком. Не стала мыть руки.

«Глухонемая, наверное, – объяснила себе попытку взлома. – Или сумасшедшая».

Почему-то не оставляла навязчивая мысль о карлике. И о том странном ребенке, которого она видела в школе как-то вечером. Ребенке с улыбкой до ушей.

На столешнице в атриуме, раскинув крылья и выпятив грудку, лежал дохлый голубь. Сквозняк сдул облачко перьев к ногам Марины.

«Долетался, бедолага».

С испорченным настроением она съехала на первый этаж. Каблуки застучали по свежевымытому керамограниту. Сенсорный датчик сообщил о присутствии человека электроприводу, створки автоматической двери расползлись, выпуская в ноябрьский день.

…Дома почему-то пахло плесенью и воском.

В этом году Рязану чертовски везло. Он распрощался с дебильными учителями, поступил в шарагу, встретил нормальную девчонку. Реже бывал дома, реже слушал визг матери. Не новая жизнь пока, но взлетная полоса для новой жизни. Разогнаться и, промчав армейскую службу, приземлиться в Москве.

Горшин обойдется без него, а он – без опостылевшего Горшина.

Мучили финансовые вопросы, нищенская стипендия не давала разгуляться, побаловать малую. А маман совсем перекрыла кислород. Но и тут Рязан надеялся на лучшее.

И надежды сбылись. Помощь пришла нежданно-негаданно, на улице, возле водокачки.

Забулдыга Игнатьич окликнул, завел беседу. То да се, не желаешь поправить финансы?

– А ты, что ли, спонсор? – скривился Рязан. Щуплый мужичок в фуфайке вызывал брезгливую усмешку.

– Костров, – понизил голос Игнатьич и воровато оглянулся.

– Директор?

Проснулся интерес.

– Между нами?

– Нем как могила.

Игнатьич задымил папиросой, Рязан прикурил «Мальборо».

– Из столицы, – сказал Игнатьич, – прислали компьютеры. Конкурс мы выиграли или что. А Костров решил: зачем нам они? Есть же старые. Чего добру пропадать? Короче, про компьютеры никто не знает. Они в подвале. Велено вывезти ночью к Кострову на дачу. Машину подгонят, я – за грузчика. Но, боюсь, не справлюсь сам, спина. Подсобишь – одна коробка тебе.

– А что там? – Рязан моментально вспотел. Застучали в голове счеты, зазвенели монетки. – Хлам какой-то списанный из девяностых? ЭВМ?

– Говорят, новейшие. Целое состояние. Пер бы Костров себе на дачу дерьмо? Он бы его деткам отдал, нехай учатся.

– Я в деле, – с ленцой сказал Рязан. – Чисто мышцы размять.

– Знал, что тебе можно доверять. В полночь к школе приходи. Но – никому! Вопрос щепетильный.

«За такие вопросы, – думал Рязан, поднимаясь на холм, – люди едут лес валить. Хорошенькое дельце – директор, Борода, весь из себя порядочный, тырит у государства, у малышни, компы, и в ус не дует».

Рязан понимал самокритично, что не уродился мозговитым парнем. Но напрягал извилины, панически соображал, что и как, кроме компьютера, бонусом извлечь из сегодняшнего гешефта.

Знания – сила, так вроде?

А знание о грязных тайнах директора – сила особая. На ней и до Москвы долететь – как два пальца об асфальт.

Игнатьич впустил в школу.

– Где машина?