В маленьком мешочке, который насильно сунул мне Фергас Макэскилл, были золотые монеты — их хватит на жизнь, пока я не найду какую-нибудь работу, а может быть, и дольше. У меня было также немного собственных денег, оставшихся от прошлых времен, так что голодная смерть мне не угрожала.

Обдумывая свое положение, я решил, что могу воспользоваться накопленным опытом. Ведь не зря я бродил по сельским дорогам и городам, торгуя мелочным товаром. Путешествуя со стариком, я многому научился, — почему бы теперь не использовать эти навыки на практике. Я подумал, что, покупая и продавая по мелочам, можно выручить какие-то деньги. Но прежде всего надо отыскать себе пристанище, надежную нору, где я мог бы спрятаться от вербовочных команд, которые рыскали по улицам, вылавливая рекрутов на королевский флот.

Старик, видно, хорошо знал лондонские улицы. Он привел меня в маленькую таверну в тупике напротив Чансери-лейн, неподалеку от Флит-стрит.

— Сюда мало кто ходит, — пояснил он, — владелец не стремится к популярности и к большим доходам.

— Что же это за хозяин, — удивился я, — который не стремится увеличить свои доходы?

— Он богатый человек, а его клиенты избегают лишних глаз. В таком большом городе всегда есть люди, которые приходят и уходят, не желая привлекать к себе внимания.

В гостинице был просторный зал с большим очагом и несколькими столами и скамьями. Отсюда дверь выходила в коридор с комнатами для постояльцев; узкая винтовая лестница вела в комнаты второго этажа.

Когда мы вошли, хозяин находился в зале, где, кроме него, никого не было. Он взглянул на нас без малейшего удивления. Не сомневаюсь, что он знал моего спутника, но не подал виду.

— Это, — представил меня старик, — мой друг. Приютите его, пожалуйста.

Он сел на скамейку подле очага, и я с удовольствием присоединился к нему, потому что погода стояла на редкость холодная.

— Меня зовут Джекоб Биннс, — продолжил он, впервые, насколько я помню, назвав свое имя. — А этот юный джентльмен — Тэттон Чантри.

— Меня зовут Том, — сказал хозяин, слегка поклонившись. — У меня есть комната с окном на улицу, может быть, она вам подойдет?

— Конечно, подойдет. А сейчас мы хотели бы чего-нибудь выпить и закусить.

Я огляделся. В зале было уютно и комфортабельно. Между прочим, заглянув в окошко, я заметил, что в доме есть черный ход. Дом был окружен более высокими зданиями, квартал был не слишком людный.

— Когда-то здесь был монастырь, — сказал Джекоб, — и часть стен осталась с тех времен; позже сделали пристройки и кое-где стены обшили досками. — Он говорил тихо, так что никто не мог подслушать. — Здесь есть несколько входов и выходов, есть и подземные проходы.

— Ты для меня настоящая загадка, — сказал я. — Я раньше думал, что ты простой честный рыбак.

— Да, и честный, и рыбак, когда нужно, но прежде всего — паломник.

— Мне не хотелось бы, — сказал я, — чтобы меня обвинили в заговоре против королевы. С нами, ирландцами, всегда плохо обращались, а я больше всего на свете желал бы оказаться снова на своей родине в тишине и безопасности.

Он пожал плечами.

— Я не участвую ни в каких заговорах. Если мои поступки выглядят порой странными, то только потому, что я не очень укладываюсь в рамки обычных представлений о людях. Я много путешествую; храмы, которые я посещаю, не принадлежат ни Богу, ни дьяволу. Как-нибудь в другой раз я расскажу тебе об этом больше. Ты не должен зря тратить время — тебе нужно избрать собственный путь, и, возможно, я могу тебе в этом помочь.

Три дня кряду я бродил по городу, изучая улицы и переулки, таверны и речные причалы и размышляя, какой род занятий выбрать. Несомненно, на свете нет более удивительного города, чем Лондон. Королева Бесс, жестокая по отношению к ирландцам, была доброй королевой для своего народа. Англичане переживали необыкновенный подъем, характерный для молодых или возрождающихся наций, когда все кажется возможным и никакая, самая дерзкая мечта не представляется неосуществимой. Трудно было не поддаться общему настроению.

Корабли под британским флагом бороздили по всем морям, бросая вызов могущественной Испании. Повсюду — на всех дорогах и перекрестках мира — энергичные британцы задавали тон. Но, как всегда, в такие времена росла и преступность. Никто — ни мужчины, ни женщины — не чувствовал себя в безопасности на улицах, все ходили вооруженными, чтобы, если понадобится, дать отпор бандитам.

Мне предстояло прежде всего научиться ориентироваться в городе и овладеть языком. О, разумеется, мой английский был безупречен, я говорил на этом языке всю свою жизнь; но, как я вскоре убедился, существовал совершенно особый, уличный язык, в котором встречались такие слова и выражения, о которых я и понятия не имел. Я частенько ходил в заведение, где собирались барды и актеры, слонялся по улицам. Любил ходить по книжным развалам, особенно часто бывал на площади у собора Святого Павла, где они были на каждом шагу.

Казалось, весь Лондон стремился к знанию, горожанами словно бы овладела невероятная тяга к просвещению, что так свойственно растущим, развивающимся странам. Целый месяц я занимался только тем, что бродил по улицам и читал все, что под руку попадется, — дешевые романы, пьесы, памфлеты, стихи.

Джекоба Биннса я редко видел и не имел ни малейшего представления о том, что он делает в Лондоне. Постепенно он оправился от потрясения, когда мы чуть не утонули, и стал все чаще исчезать надолго. Но это мало меня беспокоило. У него была своя жизнь, и, если бы он считал нужным, он рассказал бы о своих делах сам.

Однажды, когда я сидел за столом в таверне, ко мне подошел молодой человек.

— Вы нарочно уединились? — спросил он. — Если нет, то, с вашего разрешения, я присяду рядом.

— Пожалуйста, — ответил я.

— Вы здесь такой же чужак, как и я. И хотя подобных людей здесь полно, лондонцы не слишком жалуют их.

Он задумчиво посмотрел на меня.

— Меня зовут Тости Пэджет, я родом из Йоркшира, хотя, говорят, моя мать была из фризок.

— А я Тэттон Чантри.

Молодой человек сел за стол напротив меня, и я заказал ему стакан эля. Полагаю, он был года на два-три старше меня, и у него была приятная наружность, хотя вид был несколько запущенный. Он отличался необыкновенной словоохотливостью, возможно, по причине выпитого эля.

— Вы учитесь? — спросил я.

— Все мы чему-то учимся, — ответил он с широкой улыбкой. — Но я действительно студент... учился в Кембридже, потом кончились деньги, и мне пришлось искать себе новую дорогу. — Мой отец был йомен[12], — продолжал он, — и мечтал о лучшей доле. Он хотел, чтобы я получил образование и сделал карьеру, и поэтому отправил меня в Кембридж. Он умер скоропостижно — перетрудился. Когда его похоронили, я остался ни с чем.