в своем изложении «брат Генрих из Шлеттштадта» допустил расхождения с источником, которые сам позже исправил в Malleus Maleficarum. Кроме того, в трех сочинениях, затрагивавших вопросы, связанные со злонамеренным колдовством (maleficia), Инститорис упоминал только буллу Иннокентия VIII и не ссылался на трактовку магических практик в посланиях Иоанна XXII и Евгения IV. Эта ситуация говорит о том, что обе стороны конфликта демонстрировали правовой минимализм, ориентируясь исключительно на те документы, которые определяли их непосредственные полномочия и сферу интересов.

Этот конфликт вышел на первый план в тексте Summis desiderantes affectibus, содержащем описание претензий неких «клириков и мирян» (clerici et layci [laici]), «что в сопроводительных письмах подобные провинции города, диоцезы, земли и прочие сказанные места, так же как и подобные [обвиняемые] особы и случаи [преступлений] определенно не названы»[311].

Черновик буллы характеризует ситуацию несколько иначе: «Но поскольку провинций, городов и диоцезов названия специально не указаны и о таковых особах, случаях, преступлениях и проступках нет указаний в апостольских посланиях названных проповедников»[312], «клирики и некие мирские особы, неразумные и менее образованные» (clerici et alie persone laycales insipientes et minus docti) препятствовали инквизиционному дознанию и наказанию ведьм. Новый документ, полученный от апостольского престола, включал в себя описание преступлений злонамеренного колдовства, что вместе со статусом ad futurum rei memoriam позволяло преодолеть сопротивление, основанное на положениях канона Episcopi.

Как оказалось, на практике даже новая булла не способна переломить инерцию епископской администрации на местах. Промульгация, акт официального издания буллы Иннокентия VIII епископом Бриксена Георгом Гольсером, утвердившим право Инститориса на инквизиционную деятельность, содержит также некоторые внутренние противоречия. Вопреки самому тексту Summis desiderantes affectibus, наделившей полномочиями «инквизиторов еретического нечестия» двоих доминиканцев, в документе присутствует упоминание только «достопочтенного, во Христа верующего возлюбленного Генриха Инститориса, ордена братьев проповедников и священной теологии профессора, а также инквизитора еретического нечестия»[313], тогда как имя Якоба Шпренгера в тексте отсутствует.

Город Бриксен, общий вид. Гравюра Августина Франсуа Леметра, 1840

Согласно Промульгации, в Бриксенский диоцез явился один Инститорис, и только его полномочия как инквизитора были подтверждены епископом. Далее, описывая своими словами дьявольские происки, с которыми должен бороться инквизитор, епископ предпочел опустить все указанные в булле преступления, призвав паству «не следовать ошибкам такого рода [т. е. не совершать упомянутых магических действий] и демоническим иллюзиям» (ne huismodi errores et demonum illusones sequantur).

На последнее обстоятельство обратил внимание Э. Уилсон, предположив, что Георг Гольсер трактовал колдовство в духе канона Episcopi[314]. Предшественник Георга по кафедре Бриксена Николай Кузанский возглавлял епископский суд над двумя старухами, якобы поклонявшимися богине Ричелле с зооморфными чертами — волосатыми руками, которыми богиня притронулась к щекам своих поклонниц. Об этом эпизоде поведал сам епископ в своей проповеди накануне Великого Поста 1457 г., интерпретируя показания обвиняемых с позиций канона Episcopi[315]. Учитывая то обстоятельство, что католическая церковь представляла собой в высшей степени консервативную и авторитарную организацию, в которой епископская администрация олицетворяла собой значимость и незыблемость ее институтов, можно утверждать, что значение подобного прецедента было очень велико.

Как показал процесс против Хелены Шоберин, позиция епископской администрации была консолидированной. Об этом можно судить по ситуации на слушаниях дела, когда на вопросы Инститориса заявил протест представитель Георга Гольсера — приходской священник из Матрая Христиан Турнер (Christian Turner). Э. Уилсон указывает, что у нас есть все основания считать, что епископ Бриксена полагал, что задача инквизитора еретического нечестия заключается исключительно в чтении проповедей о новой угрозе христианской вере[316].

Эта ситуация позволяет сделать вывод о том, что основное значение буллы Summis desiderantes affectibus в части, где содержится описание преступлений, совершаемых с помощью магии, заключалось в преодолении канона Episcopi. Другими словами, Инститорис с помощью этого документа пытался убедить своих оппонентов в том, что злонамеренное колдовство (maleficia) это не только магические путешествия и превращения, но и порча в самом широком толковании: от насланных болезней до уничтожения урожая, а также плотские отношения с инкубами. На местах такое расширительное толкование встретило сопротивление, для преодоления которого «брат Генрих из Шлеттштадта» взялся за перо сразу после своего фиаско в Инсбруке.

Кардинал и епископ Бриксена Николай Кузанский (Nicolaus von cuſa cardinal). Гравюра (типизированное изображение) из книги «Всемирная хроника» Хартмана Шеделя в издании Антона Кобергера. Нюрнберг, 1493

Формулировка ad futurum rei memoriam, которая должна была сделать буллу Иннокентия VIII сопоставимой с каноном Episcopi, фактически не сыграла отведенной ей роли. Этот документ получил известность только в контексте Malleus Maleficarum. Наиболее показательно выглядит ситуация вокруг издания Directorium Inquisitorum Николая Эймериха, увидевшего свет в 1578 г. Издатель этой книги составил обширную подборку папских установлений о еретиках, но проигнорировали именно эту буллу Иннокентия VIII[317]. Зато среди прочих документов этой подборки есть краткое бреве того же понтифика, изданное в 1486 г. и посвященное принципам взаимодействия инквизиторов Ломбардии с епископом Бриксена[318]. Этот документ трудно расценивать иначе, чем юридическое оформление победы Георга Гольсера в противостоянии с Генрихом Инститорисом. После такого завершения инсбрукской истории немецкому инквизитору только и оставалось, что посвятить себя писательскому труду. Чем он и занялся.

* * *

«Почтенным и мудрым господам, бургомистру и совету города Нюрнберг. Брат Генрих Крамер из ордена проповедников, доктор Священного Писания, папский посланец и инквизитор и т. д. [шлет] привет[319].

Этим авторским приветствием начинается письмо, предшествующее «Нюрнбергскому руководству». Содержание сочинения отступает на второй план в свете торжественного публичного жеста преподнесения: сам автор не стремился к широкому распространению «Книги», но, тем не менее, она выполняла важную коммуникативную функцию, являясь частью обращения инквизитора к официальным лицам имперского города Нюрнберг.

Как отмечает Р. Эндерс, Инститорис в «Книге» периодически апеллирует к авторитету папы римского, но пишет исключительно о светском суде, даже не упоминая возможности инквизиционного расследования злонамеренного колдовства[320]. Фактически, став вольным имперским городом, Нюрнберг вышел из-под юрисдикции епископа Бамбергского, что сузило возможности для деятельности духовных судов. Вместе с тем статус «инквизитора еретического нечестия», которым чрезвычайно гордился «брат Генрих из Шлеттштадта», обязательно упоминая его во всех своих письмах и сочинениях, давал ему возможность проводить все действия, упомянутые в булле Иннокентия VIII.

По всей видимости, он, будучи прекрасно осведомленным о скептическом настрое большинства нюрнбергских юристов в отношении преступлений ведьм, заранее отказался от идеи повторить печальный опыт инсбрукского скандала в несравнимо больших масштабах, оставив для себя почетную обязанность публичного эксперта или консультанта, рекомендации которого едва ли будут выполнены в обозримой перспективе. Образно выражаясь, такое