упоминаний инкубов, заклинаний и порчи в этом документе ничего более не указывает на классическую картину ведовства. Даже представления о шабаше, и те не нашли здесь своего отражения[298].

Наиболее подробный анализ буллы Иннокентия VIII принадлежит Э. Уилсону, и я считаю нужным привести его здесь в виде основных тезисов. Несмотря на использование формулы ad futuram rei memoriam («на память в будущем»)[299], булла представляет собой служебный документ, назначение которого — формальное предоставление полномочий для решения какой-либо задачи определенным лицам на неопределенный срок. Summis desiderantes affectibus полностью укладывается по своему содержанию в длинную череду аналогичных документов XIV–XV вв., наставлявших в обязанностях многочисленных инквизиторов.

Исследователь также отмечает, что послание папы Иннокентия VIII, основное внимание которого было уделено вопросам преодоления противодействия на местах инквизиционному дознанию, не внесло ничего принципиально нового в понимание злонамеренного колдовства. Более пристальное знакомство с документом показывает весьма формальное описание взглядов папского престола на демоническую магию. В нем едва затрагивается содержание злонамеренного колдовства, и само понятие maleficium не используется вообще[300].

Последнее особенно примечательно — текст буллы, снабженный издателями броским заголовком «Глас апостольской буллы против ереси колдуний» (Tenor bulle apostolice aduersus heresim maleficarum), является единственным разделом во всем трактате, где вообще не употребляется слово maleficia и его производные — malefica и maleficus. Это обстоятельство тем более удивительно, что в послании эрцгерцогу Сигизмунду Габсбургу от 18 июня 1485 г. папа Иннокентий VIII упоминает «секту еретиков и колдунов» (hereticorum et maleficorum sectam)[301].

Особый интерес к этому документу продиктован недавним открытием его черновика в архивах Ватикана. Его текст приведен в качестве приложения к кембриджскому изданию Malleus Maleficarum[302]. К.С. Мэккей обратил внимание на то, что он составлен от лица папы и потому представляет собой именно черновик, переданный в канцелярию для оформления документа в окончательном виде.

Summis desiderantes affectibus приобрела свой окончательный вид после правки, в результате которой мы видим, что местами изменения вносились по существу, а местами правка имела чисто стилистический характер. Особый интерес вызывает подпись в виде инициала J — Jnnocentius, которой подтверждается личность «редактора» документа. Как указывает К.С. Мэккей, такого рода пометки могли иметь смысл только в том случае, если основной текст черновика был предложен Генрихом Инститорисом, а роль Иннокентия VIII сводилась исключительно к корректировке отдельных пассажей[303]. Вместе с тем, отмечает К.С. Мэккей, сравнение документа с его черновым вариантом показывает усиление некоторых формулировок. Вместо простой констатации отрицания колдунами католической веры (et fidem catholicam abnegarent) в тексте появляется развернутое описание проявлений религиозного нечестия[304]. Черновик также не использует maleficia как термин, что позволяет предположить, что Инститорис не придавал особого значения терминам, сосредоточившись на описании состава преступления. Такой вариант вероятен в свете т. н. упрощенного определения злонамеренного колдовства, которое фигурировало в «Нюрнбергском руководстве» и отличалось предельной лаконичностью.

Ситуация, когда получатель сам для себя составляет текст документа, который будет носить статус ad futurum rei memoriam, лучше всего характеризует положение Генриха Инститориса в папской курии. К середине 80-х гг. XV в. немецкий инквизитор обладал возможностью определять приоритеты собственной деятельности и получать для нее необходимое документальное оформление. Передавая черновик будущей буллы на правку папе, Инститорис находится на пике своего могущества. Еще один штрих: после издания Summis desiderantes affectibus из курии упомянутым в документе епископам были направлены письма, дезавуирующие положение второго инквизитора (Шпренгера). Так, архиепископ Майнцский был адресатом письма папы от 18 июня 1485 г., в котором обсуждалась возможность проведения всех необходимых действий порознь: «Поскольку названные ранее инквизиторы не могут посетить и исследовать все местности самолично… [следует] одному мужу-инквизитору препоручить наставление, обряды и проповеди»[305]. Здесь нам необходимо вернуться на несколько лет ранее — к бреве Сикста IV, которое и открыло стезю инквизитора еретического нечестия для «брата Генриха из Шлеттштадта». Первое, на что следует обратить внимание, это на политическую составляющую ситуации, которая заключалась в том, что верховный понтифик с разницей в половину года издал два близких по тематике документа: буллу Exigit sincerae devotionis affectus, учреждавшую инквизицию в Испании и адресованную Фердинанду II королю Арагонскому и Изабелле I королеве Кастильской, а также небольшой служебный документ (бреве), которым назначил Инститориса инквизитором еретического нечестия «всей верхней Германии»[306]. Два документа отличаются статусом и адресатами, но вместе характеризуют интерес папы Сикста к борьбе с ересью.

Бреве начинается с характеристики личности Инститориса и его качеств, определивших выбор кандидатуры Сикстом: «Ревность к религии, образованность, безупречность жизни и постоянство в вере и прочая похвальная честность и заслуги достоинства»[307]. Далее следовала констатация неприглядного положения дел: «Многие ошибки и ереси расцветают и непрерывно разрастаются» (multi errores heresesque vigent et continue pullulant) и «никакой инквизитор еретического нечестия к настоящему [времени] назначен не был» (nullus heretice pravitatis inquisitor ad presens deputatus existat). Результирующая часть документа предписывала наделенному многочисленными достоинствами брату ордена проповедников принять на себя тяжкий груз ответственности — «такого рода инквизитора еретического нечестия для всей верхней Германии назначаем и также предписываем тебе против всех и каждого [из] еретиков и схизматиков тех частей [Германии] раскрывать и расследовать, и тех задерживать, заключать в тюрьму, а также наказывать»[308]; после чего перечислялись стандартные полномочия для противодействия ереси.

Главная особенность этого документа заключалась в его сугубо техническом характере. Папа учреждает должность инквизитора еретического нечестия на территории «всей верхней Германии» и назначает таковым «возлюбленного сына» Генриха Инститориса. Но, поскольку в бреве отсутствовали какие-либо характеристики содержания «ошибок и ересей», получатель документа должен был действовать в рамках существующих установлений канонического права. Формально Инститорис мог запустить расследование случаев maleficia, злонамеренного колдовства (как он и поступил в Констанцском диоцезе).

Однако дальнейший ход процесса зависел от епископской администрации, позицию которой относительно магических практик определял канон Episcopi. В ситуации прямого сопоставления двух документов (т. е. бреве и канона) правовой характер любых обвинений, помимо магических путешествий и превращений, обосновать было трудно. Постепенное расширение юрисдикции инквизиции на магические практики происходило на протяжении XIV–XV вв. благодаря постановлениям пап Иоанна XXII и Евгения IV[309]. Однако в какой мере они были известны непосредственным участникам процесса на местах, остается открытым вопросом.

По наблюдению А. Новицкого, инквизиторы, как правило, возили с собой документы[310], однако есть основания полагать, что Инститорис был менее подготовлен. Уже после скандала в Инсбруке он оставался в городе некоторое время (с ноября 1485 г. по февраль 1486 г.) и даже составил для епископа Бриксенского Георга Гольсера Memorandum с описанием своего понимания инквизиционной процедуры. В основе документа лежало сочинение Николая Эймериха, но