“Странная женщина — моя мать! — пишет Лиза. — Или — стоит поставить себя раз вполне самостоятельно, то она в свою очередь начнет относиться по-человечески? Удивляюсь. Когда подумаешь обо всем, что пришлось вынести из-за нее в эти годы, — горечь и злоба подымаются в душе; когда же видишь перед собой ее теперь, по отношению ко мне — доброю и ласковою, по отношению к сестрам и младшему брату — деспотичною, по отношению к старшему брату — слепо любящею и подчиняющеюся, — то чувствуешь к ней какую-то жалость”.

В следующий раз Дьяконова приехала в Ярославль уже в апреле 1896 года — на свадьбу Вали и Валентина.

Она стояла под венцом, прелестная в своем белом атласном платье, длинной белой вуали и венце из флёрдоранжа, тоненькая и стройная; рядом с ней стоял В., такой высокий и эффектный при ярком свете свечей; оба они так похожи друг на друга и составляли красивую пару. Вечером проводили их на вокзал. Поезд тронулся; молодые вышли на площадку; Валя махнула платком раз-другой… и поезд медленно исчез в темной дали.

Все складывалось одно к одному… И винить жениха вроде бы было не за что. В январе он приехал в Петербург и честно пытался найти себе место по службе. Но — “бедный мальчик”! — места ему не нашлось. Он только истрепал Лизе нервы, отвлекая ее от занятий. Да и Валя была хороша… Во время короткой разлуки с женихом она успела сойтись с другим молодым человеком. Тот “писал ей трогательные послания” и умолял повременить со свадьбой, дать ему тоже шанс. Валя написала об этом Катрановскому, он помчался в Ярославль, они “объяснились”, он “готов был порвать все, узнав, что сестра колеблется, едва только появился другой претендент на ее руку”, но “свидание с В. поправило дело: она увидела его около себя, опять начались длинные прогулки, разговоры, все это настолько укрепило ее симпатию и привычку к В., что она совершенно забыла о своем другом поклоннике”.

Лиза не могла строго судить Валю. Она понимала, что в этом возрасте влюбляются не в человека, а в само новое чувство. Поэтому ее младшая сестра так легко и заколебалась, когда у нее появился еще один поклонник. Она любила не конкретного Катрановского, а свое новое положение “невесты”. Это было так притягательно! Это действительно была для нее новая “игрушка”, как пишет Дьяконова.

Однако из этой забавной истории следовал незабавный вывод. В случае венчания с Катрановским жить раздельно с ним целых четыре года учебы на курсах она не сможет, даже если ее и примут учиться без подтверждения службы ее мужа в Петербурге. А служебное место ему нашлось только в Малороссии. Вот туда-то и надлежало отправиться молодой жене после свадьбы. А про учебу просто забыть.

Весь их такой стройный “заговор” с фиктивным браком рассыпался в прах из-за банальных слабостей человеческой природы! Катрановский просто любил Валю, а она была просто еще ребенком и была готова влюбиться, пожалуй, в первого встречного приятного молодого человека, который оказался бы рядом и признался бы ей в своих чувствах. Поэтому нужно было выбирать: либо отказаться от брака вообще и ждать еще полтора года до полного совершеннолетия сестры, либо, выйдя замуж, жить с мужем как положено. Но отказывать Катрановскому накануне свадьбы только потому, что он не нашел места в Петербурге, было бы слишком циничным. Или, как более мягко выражается Дьяконова в дневнике, “нечестным”. Все-таки это были люди XIX, а не XX и не XXI века.

Не может быть никаких сомнений в том, что замужество Вали Лиза воспринимала как собственное поражение в борьбе, пусть и необъявленной, с Катрановским. Причем поражение — самое тяжелое в своей жизни. О том, как она потеряла Валю, Лиза вспоминала всю жизнь, осуждая себя за то, что в тот момент не проявила воли, не настояла на своем. В какой-то момент, устав от глупых молодоженов, она решила: “Пусть сначала выйдет замуж, а потом — поступит на курсы”. После стало понятно, что “потом” не будет никогда.

Теперь я начинала жалеть сестру; взвешивая все обстоятельства, я находила, что сестра жертвовала слишком многим: ведь до свободы оставалось всего полтора года. В. брал на себя слишком много, едва ли сознавая это. Сравнивая их, я находила даже, что он ее не стоит, что она слишком хороша для него: красивая, с небольшим, но независимым состоянием, очень не глупая от природы и с сильным стремлением к умственному развитию, с хорошим характером — моя сестра представляла собою очень интересную девушку. В. выбрал именно ее, лучшую из нас. Глухое озлобление поднималось во мне против него, и я чувствовала, что как-то враждебно отношусь к нему. И в то же время я не могла и не смела ничем выражать своего горя: я расстроила бы сестру, только разбередила бы больное место.

30 апреля была свадьба. На следующий день, когда сестра еще была в поезде на пути в Киев, Лиза писала ей письмо:

Милая Валя! Хотя ты еще в дороге, но я уже начинаю писать тебе. Вчера, проводив тебя, мы вернулись домой и тотчас легли спать; я — на твою постель. Ни я, ни Надя ни слова не сказали друг другу; в комнате было мертвое молчание. На другой день я проснулась рано, Надя — тоже… Я испытала такое чувство, точно исчез куда-то близкий человек, который еще накануне жил с нами… Твое отсутствие, казалось, смотрело изо всех углов антресолей… Осталась я теперь одна-одинешенька!

Во время первых ярославских каникул с Дьяконовой случилось событие, сильно поколебавшее ее высокое мнение о самой себе. Лиза вдруг поняла, что из-за стремления к своему образованию и развитию она перестала понимать и чувствовать нужды и горести самых простых людей.

Накануне Рождества в Ярославль пришло письмо от некой Ю. П. Щ-ной, которая просила узнать о здоровье внука, кадета здешнего корпуса. Лиза отправилась туда и встретила в приемной воспитателя, который сообщил ей, что мальчик болен воспалением легких, но теперь поправляется, так как кризис уже миновал.

“Да вы не хотите ли сами видеть мальчика?” — спросил он.

Лиза подумала, что юный кадет будет стесняться незнакомой девушки в лазарете, и отказалась, попросив передать ему коробку конфет. Дома Лиза написала Ю. П. Щ-ной самое успокоительное письмо и уехала в Нерехту, решив, что поручение выполнено.

Но в новогодние праздники пришло новое письмо от бабушки мальчика. Она просила еще раз сходить в корпус и узнать, не отпустят ли его для поправления здоровья к родным (мальчик был с Кавказа и плохо переносил русский климат). Лиза отправилась в корпус. Ее послали к директору.

“Евфорицкий скончался сегодня”. — “Как? — я была поражена. — Да ведь я же недавно была здесь, справлялась о нем, и мне сказали, что ему лучше!” — “Да, и было лучше; но мальчик был очень слабый, у него не хватило сил поправиться, и он умер просто от истощения”. — “Когда же он умер?” — “Сегодня, в три часа дня”.

Лиза взглянула на часы. Была половина пятого…

Приди она двумя часами раньше, она застала бы его в живых. По крайней мере, он не умирал бы в одиночестве, среди чужих людей. А пожелай она повидаться с мальчиком в свое первое посещение, она, возможно, смогла бы чем-то помочь. “Мне надо было прийти к нему раньше, мне надо было принять участие в бедном ребенке, который так тосковал по родине и у которого не было ни родных, ни знакомых”. В этот раз Лиза захотела взглянуть на него. “Маленький покойник” лежал на постели лицом к стене. “Черная, гладко остриженная детская головка… Ничего ему больше не было нужно, бедному маленькому человеку, оторванному от семьи, от родного юга и случайно брошенному на наш север (как сын военного, он учился на казенный счет)…”