– Пойми меня! – потребовала женщина-статуя. Ее каменные руки обвили его шею, прижали к себе. – Слышишь? – спросила женщина-статуя, и удары ее сердца гулко разнеслись в голове Брендса. Тягучие, похожие на удар церковного колокола. Они заполнили его тело. Нет, не только они. Десятки, сотни, тысячи других сердец – дьявольская какофония звуков. Брендс закричал, зажимая руками уши. Женщина-статуя. Она уже не была под ним. Она была сверху. – Пойми меня! – требовала она, ритмично двигая бедрами. – Дай мне имя! Дай мне лицо! Дай мне чувства!

– Ненавижу! – закричал Брендс, и другие окружавшие его статуи начали оживленно перешептываться. Они склонились над ним, оставляя лишь небольшой клочок кровавого неба. Их руки прижали его к земле, лишая возможности освободиться. – Ненавижу! – орал Брендс, а женщина-статуя продолжала насиловать его, и лицо ее начинало обретать формы: дикие, необузданные, перекошенные злобой гримасы.

– Пойми меня! – голос и тот был пропитан ненавистью и отвращением. – Пойми… – голос сорвался на детский плач: пронзительный, неистовый. И лицо. Теперь оно обрело черты младенца. Все еще нечеткие. Но Брендс видел, как они развиваются. Ребенок – девочка – женщина… Он закрыл глаза, чтобы не видеть этого лица. – Пойми меня! – звенел девичий голосок. – Создай меня!

Брендс трясся, словно в лихорадке. Теплые губы осыпали его лицо поцелуями. Женщина. В ней, несомненно, была страсть. Брендс чувствовал это своей кожей. И страсть захватывала его. Подчиняла помимо воли. Разум кричал: «Нет!», а тело, высунув язык, задыхаясь: «Да! Да! Да!». И эти бедра! Этот жар! Брендс не хотел больше сопротивляться. Он открыл глаза. Брюнетка. Она была прекрасна в своей дикой, природной страсти. Брендс посмотрел на небо. Низкое, кровавое. Бедра брюнетки задвигались быстрее. Ногти впились ему в грудь.

– Не останавливайся! – сказал он. – Не останавливайся!

И черный ворон, спустившись по спирали с неба, вцепился когтями Брендсу в глаза.

* * *

Ночь. Ветвь кипариса стучит в окно. Брендс проснулся, очнулся, вернулся к жизни… Темнота. Картины скрыты мраком. Сколько времени он здесь? Пару часов? Пару дней? Брендс поднялся на ноги. Тайны… Женщина… Статуи… Глаза! Он ощупал свое лицо. Никаких шрамов. Значит, сон… Двери, картины, жизнь… Брендс прикоснулся к груди. Четыре рваных полосы на левой и четыре на правой стороне. Что же реальность, а что нет? Луна. Ее серебристый свет лился сквозь окна. И снова картины: рисунки на стенах, мозаика на полу… Брендс закрыл глаза и попытался наощупь найти выход.

– Тебе помочь? – брюнетка. Он узнал ее голос, вскрикнул, отдернул руки. – Не бойся.

– К черту! – Он открыл глаза и побежал к выходу. Лунный свет серебрил обнаженное женское тело. Позади. За спиной. Брендс обернулся. Пустота.

– Я не причиню тебе вреда, – голос. Он был прямо перед ним. Возле дверей. Женщина. Брюнетка. – Я не смогу причинить тебе вред. Не после того, что между нами было.

– Ничего не было, – затряс головой Брендс.

– Не обижай меня, творец. Я знаю, ты не выносишь вида женских слез, – темнота делала ее тело идеальным.

– Выпусти меня.

– Я твоя часть.

– Выпусти!

– Ты моя часть!

– Черт! – Брендс закрыл лицо руками.

– Не бойся ее, – голос за спиной.

– Это еще кто? – он обернулся.

– Не нужно бояться своих созданий.

Высокая женщина. Мадам Себила. Она вышла из темноты в полоску лунного света.

– Не понимаю, о чем вы.

– Понимаешь, Брендс. Твое тщеславие привело тебя сюда. Твои амбиции. Разве ты никогда не тешил себя мыслью, что достоин большего?

– Я всего лишь писатель, который ищет свою историю.

– Иногда истории находят нас.

– Это безумие.

– Обернись и посмотри на творение рук своих. Ты создал ее. Твой гений вдохнул в нее жизнь. Она – подтверждение твоей исключительности и твое признание. Разве не об этом ты мечтал всю свою жизнь?

Брендс обернулся. Темнота. Лунный свет. Безупречное женское тело. Черные волосы, рассыпанные по хрупким плечам. И глаза. О, да! Эти глаза Брендс искал всю свою жизнь. Глубокие, впитавшие в себя всю темноту ночи и звездного неба. Сколько же раз он писал о них! Поклонялся им! И вот теперь они смотрели на него. И это было чудо. Это была самая замечательная история из всех, которые Брендс когда-либо создавал. Его шедевр. Он смог превратить камень в женщину, безликость в прекрасное, бездушность в одухотворенное…

– Можешь выбрать для нее имя, – сказала мадам Себила, и Брендс испугался, что не сможет этого сделать, не нарушив созданной безупречности.

– Даже не знаю, – признался он.

– Может быть Нидда?

– Нидда? Пожалуй, нет.

– Ардат?

– Не знаю. Нет.

– Ламия?

– Ламия? – подхватил Брендс, и ночь обыграла это имя, придав ему особое очарование. – Думаю, это то, что нужно, – Брендс обошел вокруг своего творения. Осторожно прикоснулся к волосам, лицу. – Ламия, – он заглянул в ее глаза. – Ты самое прекрасное из того, что я создал в своей жизни.

* * *

Всю оставшуюся часть ночи Брендс не смог сомкнуть глаз. Волнение, дрожь, очарование – они воспаляли мозг, прогоняя сонливость. И еще гордыня. О, да! Она переполняла Брендса. Он чувствовал себя творцом, равным если не Богу, то уж ангелам – это точно. Эйфория. Она напоминала чувства матери, держащей в руках своего новорожденного ребенка. Неподвластная, всепроникающая. Но если женщинам от рождения было уготовано создавать жизнь, то Брендс поднялся в своей исключительности намного выше подобной закономерности. Он был уникален. И осознание этого пьянило сильнее, чем самое крепкое вино, которое ему доводилось пробовать. Его детище. Его творение. Он изучал его, пытаясь отыскать недостатки, но не находил таковых. Любой ребенок, каким милым бы он ни был, рано или поздно вырастает. Его кожа тускнеет, теряет первозданную бархатистость, руки грубеют, черты лица становятся более жесткими, портится осанка, появляются прыщи, дефекты, тело утрачивает гибкость, глаза – блеск… Но здесь… Здесь все было иначе. Брендс видел уже готовый продукт. Желанный, соблазнительный. Он вложил в нее все: свою жизнь, свои чувства, свою душу…

– Ты способен на большее, Брендс, – Себила. Она пришла в полдень, пробудив его ото сна, которым он забылся лишь поздним утром. Брендс открыл глаза, вспоминая все, что случилось прошлой ночью.

– Где она? – он вскочил на ноги, боясь, что это был лишь сон, что еще мгновение – и он поймет иллюзорность своих воспоминаний.

– Ты кого-то ищешь?

– Ламия. Где? – Брендс сел на кровати. Обхватил голову руками. Страх. Неужели это было не более чем наваждение, мираж? – Нет. Я помню ее!

Себила молчала, изучая его перекошенное страданием лицо.