Как и в Алжире, Ренуар много писал в Италии: ему необходимо было регулярно отсылать работы и агенту, и в мастерскую. Да и другие постоянно уговаривали его работать в поездке, – например, в письме от Мане сказано: «Я уверен, что ты вернешься со множеством работ, очень самобытных и занимательных… привози побольше полотен»[455]. Ренуар надеялся, что станет писать итальянцев, но, как и в Алжире, с натурщиками возникла проблема. Он пишет Дедону: «Чтобы уговорить кого-то позировать, нужно проявить невероятное дружелюбие, а кроме того, знать язык»[456]. Ренуар итальянского не знал. Тем не менее несколько изображений местных жителей он все-таки написал: в Венеции – два этюда женской головы, в Неаполе – голову девушки, «Мать с ребенком»[457] и «Итальянку с тамбурином»[458].

За два месяца пребывания в Италии Ренуар создал всего один портрет – Вагнера по заказу Жоржа Шарпантье. Когда Шарпантье получил эту картину, Ренуар написал ему: «Если написанный мною портрет Вагнера Вам понравится и Вы захотите добавить к нему пояснительную надпись, можете сказать, что портрет выполнен в Палермо 15 января 1882 года, через день после того, как Вагнер закончил „Парсифаля“»[459]. Завершив работу над портретом, Ренуар немедленно написал Шарпантье длинное письмо, где рассказал, как неуютно он чувствовал себя по ходу короткого тридцатипятиминутного сеанса: «[Я]… очень нервничал и сожалел о том, что я не Энгр». Нервность он приписал собственной робости, отметив: «…когда застенчивый человек себя накручивает, это слишком»[460]. Жена Вагнера Козима отметила возбуждение Ренуара в своем дневнике, в записи от 15 января 1882 года: «[Ренуар] позабавил Р. [Вагнера] своей нервической манерой и тем, что все время гримасничает за работой»[461]. Вагнер скончался год спустя, 13 февраля 1883-го, и Ренуар снял с портрета угольно-карандашную копию – ее опубликовали в La vie moderne 24 февраля 1883 года вместе с некрологом[462].

Самая значительная часть итальянских работ Ренуара – это пейзажи, где представлены известные достопримечательности. В Венеции он делал зарисовки в уже упомянутом блокноте, а также написал «Гранд-канал», «Дворец дожей», «Площадь Св. Марка», «Туман в Венеции» и «Гондолу»; в окрестностях Неаполя – «Море на Капри», «Мыс Монте», «Сорренто», «Сад в Сорренто», «Везувий утром», «Везувий вечером», а к югу от Неаполя – «Калабрийский пейзаж»[463]. Однако основной целью поездки в Италию было совершенствование импрессионистического стиля. Ренуар был недоволен тем, что все время использует одни и те же изобразительные средства. 21 ноября, после возвращения в Неаполь из Рима, он пишет своему агенту: «Я все еще страдаю недугом экспериментаторства. Я недоволен, я стираю и стираю снова. Надеюсь, что эта навязчивая привычка отпадет; именно поэтому я и решил послать тебе весточку. Вряд ли я многое привезу из поездки, но мне кажется, что я продвинулся вперед, а такое всегда бывает после долгих периодов учебы. Все мы возвращаемся к своей первой любви, но с новыми нотками… Я – как школьник, мне нужно чисто написать целую страницу, и тут – бам! Клякса. Я все еще совершаю ошибки, а ведь мне 40 лет. В Риме ходил смотреть Рафаэля. Прекрасные работы, жаль, что я не видел их раньше. В них много мудрости и знания. Он не стремился к недостижимому, как я, но получалось красиво»[464]. Пять дней спустя Ренуар пишет Берару: «Я перепробовал все – писал со скипидаром, с воском, с сиккативом [загустителем] и т. д… и в итоге вернулся к тому, с чего начал. Но время от времени у меня случаются умопомрачения, которые дорого мне стоят, а никакого прогресса не дают»[465]. Чувствуется, с какими мучениями он старался изменить свой стиль.

Ренуар пытался сделать фигуры более плотными, а композиции – более упорядоченными, сохранив при этом импрессионистический подход к свету и цвету. Он надеялся, что в Италии откроет секрет «величественности», которой уже достиг Сезанн, – не исключено, что именно стиль Сезанна и подтолкнул Ренуара к поездке в Италию. Ренуар пытался воспроизводить классические и скульптурные черты произведений Сезанна, но по-своему. Что касается слова «величественность», то именно его Жорж Ривьер (возможно, с подачи Ренуара) употребил применительно к Сезанну четырьмя годами раньше, в статье для журнала L’Impressionniste за 1877 год: «Движение фигур отличается простотой и благородством… картины обладают необычайной величественностью». И еще: «Пейзажи просто завораживают… Эти работы можно сравнить с лучшими творениями Античности»[466].

Ренуар в точности повторяет слова Ривьера, когда в 1881 году пишет из Италии про римские фрески Рафаэля и помпейские фрески из музея Неаполя. Мысль о простоте и величественности пришла ему сразу, едва он увидел фрески Рафаэля, и преследовала его даже двумя месяцами позже, когда он вернулся во Францию. Из Неаполя он пишет Дюран-Рюэлю о римских работах Рафаэля: «В масляной живописи я предпочитаю Энгра. Но фрески [Рафаэля] изумительны в своей простоте и величественности»[467]. В конце января или начале февраля 1882 года он так описывает мадам Шарпантье свой поход в музей Неаполя: «Итак, я останусь на солнце – не для того, чтобы писать портреты при свете, а чтобы согреться и многое рассмотреть, тогда, мне кажется, я обрету величественность и простоту художников древности»[468].