Но хотя это и была прекрасная весна в обществе Алины, Ренуар всегда подчеркивал, что творчество для него важнее прочего. Настало лето, он оставил Алину в их парижской квартире и отправился под Дьепп к Берарам. Здесь он продолжал писать портреты для Бераров и их соседей. Эти портреты были важны для карьеры, однако подчас Ренуара охватывало раздражение. В июле 1881 года он пишет Алине: «Портреты даются мне с трудом»[430]. Через месяц он сообщает: «Погода все еще пасмурная. Мне очень скучно. Модели ужасные. Не знаю, с какого ракурса их писать»[431]. Впрочем, это раздражение никак не сказалось на прелестных портретах соседей Берара по Дьеппу и их детей[432].

Летом 1881 года мадам Бланш с сыном Жак-Эмилем отдыхала в Дьеппе, а муж ее работал в Париже. Жак-Эмиль спросил у матери, не пригласит ли она Ренуара погостить у них, чтобы художник дал ему несколько уроков. Мадам Бланш сперва согласилась, однако в первый же день после приезда Ренуара передумала – дело явно было в ее предубеждении против человека из низов, да еще и с нервическим темпераментом. Впоследствии она объясняла мужу: «Я сказала ему [Ренуару], что мы не готовы [принять его здесь] надолго, и это правда; помимо этого, хотя он неплохо зарабатывает, но тратит деньги весьма безрассудно; он может оказать на Жака дурное влияние; а еще он такой ненормальный – и в работе, и в разговоре, никакого образования, это ладно, но все разумное он отвергает; мне кажется, что [отказав Ренуару] я сослужила Жаку очень добрую службу, ведь у него в мастерской все так чисто и аккуратно; ему [Ренуару] нужны целые банки краски; холсты он готовит сам; не боится ни дождя, ни грязи; хочет написать большую картину с изображением голых детей, которые купаются при свете солнца; для этого ему нужно, чтобы было не очень жарко, но солнечно; для детей важно, чтобы не было холодно и ветрено, тогда они смогут два-три часа позировать голыми в воде. [Такая дурацкая идея] куда только не заведет! Если бы [его поведение] не было все время столь неподобающим и если бы речь шла только о пяти-шести днях, я бы не так решительно возражала [против его визита], однако его нервный тик за столом и его разговоры за ужином произвели неприятное впечатление на няню и на меня. Не забывай, что мужской прислуги у нас нет, а Дина, притом что в доме все готово, будет недовольна, если ей придется обслуживать мужчин, стирать грязные и мокрые брюки, чистить башмаки, заляпанные грязью; а он не тот человек, которого остановит грязь в окрестностях. В общем, не вижу никакой причины заносить грязь в наши опрятные комнаты со свежими коврами и обивкой. Как тебе известно, у месье Берара есть и мужская прислуга, и комнаты, которые не испортишь, и, разумеется, служанки, которые не впадают в истерику, когда просишь их сделать какую-то мелочь сверх привычных обязанностей»[433].

Жак-Эмиль воспринимал Ренуара совсем иначе. Примерно тогда же он так описал случившееся в письме к отцу: «Вчера приезжал в гости Ренуар. Мама, как ты знаешь, пригласила его со мной поработать. Поскольку комната не была готова, мы не смогли его оставить на ночь, и, как ты увидишь, это даже к лучшему. Мама пригласила его поужинать. Мы просидели за столом чуть меньше сорока пяти минут (обычно ужин занимает минут пятнадцать-двадцать). Мама разнервничалась и сказала, что не сможет ужинать с ним постоянно. Потом наговорила мне про него очень нехороших вещей, хотя сама же его и пригласила. Сказала, что он человек недалекий, какой-то писаришка, ест медленно и невыносимо дергается. Короче говоря, она, как могла, старалась отменить свое приглашение… Ренуар за десять минут написал закат. Это рассердило маму еще сильнее, она сказала ему, что он „зря расходует краску“! Хорошо, что сам он ничего не замечает. Сам я не сказал маме ни слова, так сильно я на нее разозлился»[434].

Вне зависимости от мнения матери, Жак-Эмиль остался преданным поклонником Ренуара и летом следующего года написал отцу: «Я сейчас часто вижусь с Ренуаром, и он нравится мне все больше и больше. Немногие понимают истинное величие этого человека, который на первый взгляд кажется таким угрюмым». После этого он цитирует письмо Мэтра, где говорится о Ренуаре: «Когда Ренуар в хорошем расположении духа, что большая редкость, и когда он дает себе волю, что еще большая редкость, он говорит с отменным красноречием, на удивительном, своеобразном языке, который не вызывает неудовольствия у культурных людей. Кроме того, характеру его присуща такая неподкупная честность и такая бесконечная доброта, что мне всегда приятно было слушать его разговоры. При ближайшем рассмотрении видно, что он наделен большим здравым смыслом, да, здравым смыслом и скромностью; очень тихо и невинно, он с упорством пишет свои разнообразные, утонченные работы, от которых у будущих знатоков голова пойдет кругом»[435]. Жак-Эмиль и его мать так никогда и не сошлись во мнениях по поводу Ренуара. Впоследствии молодой художник приобрел несколько работ мэтра[436].

Лето 1881 года Ренуар провел в Дьеппе, а в следующий раз, отправившись путешествовать, взял с собой Алину. В конце октября, через полгода после его возвращения из Алжира, они поехали в Италию. Неудивительно, что Ренуар взял Алину с собой, – он очень скучал по ней в Алжире, а кроме того, дважды дал ей обещание, что в следующую заграничную поездку они отправятся вместе. Они мирно путешествовали вдвоем, и поездка, которая изначально планировалась длиной в два месяца, растянулась на все шесть. Есть много свидетельств о том, что Алина сопровождала возлюбленного на всем ее протяжении, с момента отъезда из Парижа в конце октября 1881 года и до возвращения в конце апреля 1882-го. В марте 1882 года в алжирской газете L’Akhbar появилось сообщение, что из Марселя на пароходе «Мерис» только что прибыли «художник Ренуар и его супруга»[437]. Другим доказательством может служить то, что Алина не сохранила ни одного письма Ренуара за эти шесть месяцев. От его алжирского путешествия у нее осталось десять посланий – от полугодовой разлуки наверняка осталось бы еще больше. Кроме того, Алина позировала для самой важной работы, которую Ренуар написал в Италии, – «Белокурой купальщицы»[438].