Весь следующий день я промотался по Лондону, но так ничегопохожего на Бэйкер-сирит и не нашел. А под вечер со мной произошла вот какаяистория.

Вечер этот застал меня далеко от центра города. Хотя районбыл чистенький и явно не самый бедный, и на каждом углу тут горели фонари, ярешил избрать какое-нибудь иное место ночлега. Я ведь практически не спал всюпрошлую ночь, и теперь буквально валился с ног. Если бы я снова забрался вфонарь, я бы неминуемо изжарился.

И вот, не долго думая, я влетел в первую попавшуюся форточкуи протиснулся в щель между рамой и натянутой от нас — мух — сеткой.

Я огляделся. Комната была обставлена само-собой старомодно,но опрятно: вся мебель какая-то витиеватая, везде салфеточки, подушечки,маленькие полочки с расписными вазочками... Из соседней комнаты слышаласьмузыка. Музыка, между прочим, знакомая — «Турецкий марш» Моцарта. Мы его науроках эстетики в школе проходили. Сейчас кто-то играл его слишком медленно идовольно неумело.

Я порадовался, что в комнате никого нет: можно спокойноподыскать местечко, куда спрятаться и переночевать. Но прежде чем сделать это,я пару раз пробежался по стенам и потолку; я просто балдел от этой своейспособности и не удержался, пока в комнате пусто. А зря. Потому что музыкавнезапно смолкла, и за дверью послышались легкие шаги.

Я метнулся к подоконнику и спрятался в листьях какого-торастения. В комнату вошла совсем молоденькая девушка, можно даже сказатьдевочка, в вечернем платье из лилового бархата и сразу же начала раздеваться.Я, конечно, смутился и отвернулся. Но потом подумал: «В конце-концов, я мухаили нет?!» А раз муха, повернул голову обратно и стал наблюдать.

Красивая девушка. Серые глаза и такие же серые волосы доплеч. А всякой одежды на ней — ужас! Под одной юбкой — вторая, под той —третья, а там, черт, еще панталончики кружевные... И так далее... А корсет! Егорасшнуровывать замучаешься. И она замучилась. Взяла со стола колокольчик ипобренчала им. Буквально через несколько секунд в комнату ворвалась горничная —толстая улыбчивая негритянка.

— Сэнди, помоги мне, — велела ей девушка.

— Сию минуту, миссис Джессика, — ответила та ипринялась проворно управляться со шнуром.

В конце-концов я все-таки отвернулся. Мало ли что муха,совесть-то все равно иметь надо.

Скрипнула кровать, зашуршали простыни, и я услышал голосдевушки:

— А теперь, Сэнди, принеси мне, пожалуйста, чашкугорячего шоколада.

Ой-ой-ой. Я вдруг понял, что опять проголодался.

— Но, мисс Джессика, — возразила горничная,раздувая черные ноздри, — сэр Чарлз строго-настрого запретил есть и пить вкомнатах.

— Ну Сэнди, ну миленькая, ну пожалуйста. Я хочу книжкуперед сном почитать. А знаешь, как приятно читать и что-нибудь вкусноежевать... И думать: «Ах, как мило, что на свете есть Сэнди, которая мне этопринесла...» А папа не рассердится, потому что не узнает. Ты ведь ничего ему нескажешь?

— Святая Мария, вы совсем еще ребенок, мисс Джессика.Ладно, что с вами поделаешь, шоколад я вам сейчас принесу. Только смотрите,сами не проболтайтесь отцу, он тогда живо выставит меня за дверь, не посмотрит,что служу вашей семье верой и правдой.

— Я скорее умру, Сэнди, чем проговорюсь! —заверила девушка с такой страстью в голосе, словно речь шла как минимум огосударственной тайне.

Горничная, посмеиваясь и покачивая головой, вышла, аДжессика беззвучно похлопав в ладоши, взяла со столика книжку. Я успел прочестьтолько имя автора: «Д-р Ватсон».

«Как так, — подумал я, — такого писателя не было.Он сам — персонаж Конана Дойля...» И тут же понял: в рассказах-то именно Ватсонписал о Холмсе.

Вернулась горничная с дымящейся чашкой на подносе. Покомнате разнесся сладостный аромат. У меня потекли слюнки. Джессика,оторвавшись от книги лишь за тем, чтобы ее поблагодарить, принялась читатьдальше, прихлебывая из чашки.

Я понял, что если я сейчас не поем шоколада, я свихнусь. Тутв союз вошли и мои мушиные инстинкты, и мой человеческий вкус. Очень кстатиДжессика, перевертывая страницу, поставила чашку на столик. Видимо, как разсейчас сюжет книжки развертывался особенно лихо, потому что читала она,напряженно двигая губами, с широко раскрытыми от волнения глазами... а забытаячашка стояла на столике.

Я метнулся к ней, приземлился лапками на теплую мягкуюмаслянистую поверхность, торопливо сунул в нее хоботок и, кряхтя и причмокивая,с неописуемым наслаждением принялся всасывать в себя шоколад. Обе мои сущности— мушинная и человеческая — сошлись в едином блаженстве. Я сладострастнозакатил глаза.

И опять же зря. Внезапно свет над моей головой померк, иинфракрасным зрением я рассмотрел фаланги пальцев прикрывшей чашку руки.

— Ах, гадкое насекомое, — услышал я приглушенныйголос Джессики над своей головой. — Ешь, ешь! Все равно после твоихгрязных прикосновений человек к этой пище уже не притронется.

Видимо, в свободную руку она взяла колокольчик: раздалсязвонок.

Я замер, дрожа от страха.

— Сэнди, я поймала муху! — заявила Джесска. —Вот, возьми. Только осторожно, не выпусти.

Чашка колыхнулась, рука над моей головой поползла изаменилась другой, коричневой, причем проделано это было так осторожно, чтощелки для моего спасения не приоткрылось.

— Вот и отлично, — заявила горничная. — Явынесу ее на задний двор, а там и прихлопну.

Обливаясь слезами жалости к себе, я судорожно, с еще большимостервенением, продолжил пожирание шоколада. В пследние мгновения жизни я хотелвзять от нее все.

— Что ты, Сэнди! — воскликнула Джессика. —Зачем лишать жизни божью тварь?

— Мухи — надоедливые, некчемные и даже вредныесоздания, — отрезала черствосердечная Сэнди.

— Но от того, что убьешь одну, род их не переведется.Так стоит ли пачкать свои руки, а главное — душу? — задала риторическийвопрос добродетельная девушка.

— Ну, как прикажете, миссис, как прикажете, —согласилась (как я позже удостоверился — притворно) негритянка, и по колебаниючашки я понял, что меня понесли. Обрадовавшись скорому освобождению, я принялсяеще интенсивнее пожирать шоколад, надеясь наесться впрок.

Вдруг между пальцами руки горничной появилась маленькаящелка, а в нее просунулись два пальца другой руки и ухватили меня за крылышко.

— «Божья тварь...» — передразнила хозяйку Сэнди,поднося меня к выпуклым черным глазам. — Еще ничья душа, я думаю, неотправилась в ад лишь за то, что ее хозяин прихлопнул муху. — С этимисловами она, продолжая держать меня за крылышко, наклонилась, стащила с ногитапок, положила руку со мной на подоконник, размахнулась тапком и, быстроотдернув пальцы, ударила.