– Идти сможет? – с сомнением спросил Алексей. И сам же ответил: – Сможет, если под руки поддерживать, всего полсотни метров до стенки.

Я махнул рукой в сторону скалы и изложил все, что вспомнилось из немецкого, одним махом:

– Шнель!

Немец поднял глаза. Вряд ли он знал русский и тем более понял двусмысленность фразы Алексея, но во взгляде я уловил готовность ко всему. Готовность человека, который пережил собственную смерть и теперь равнодушно ждал воплощения того, что для него было уже в прошлом. В голове закрутился корявый каламбур – немец в прошлом переживает о прошлом.

– Взяли, – скомандовал я, и мы подсунули головы под вяло висевшие руки фашиста.

Дотянуть немца пятьдесят шагов до нашего подъемника по пляжу оказалось делом нехитрым. Дошагали быстро. Немец висел, иногда перебирая ногами, почти всю дорогу до скалы несли его на себе. Но в какой-то момент он вышел из забытья и оглянулся. Черная высохшая рука вцепилась в плечо, глаза впились в «юнкерс», блестевший на солнце и видный издалека. Немец перевел взгляд на меня и прокаркал, еле ворочая языком:

– Wohin ziehst du mich? Wohin?[1]

– Не нравится ему пешком, автомобиль, поди, требует, – пропыхтел Алешка.

– Да и черт с ним. Интересуется, наверное, куда тащим.

Я покосился на фрица. Тот опять каркнул, но что-то короткое, будто выругался:

– Scheiße…[2]

Вскоре его голова повисла. Мне стало не по себе. Может, зря мы его в лагерь волокем? Тряпка-то тряпка, обессилел здорово, но фриц – он и есть фриц. Вон как вцепился. Опять же, а если бы я своих всех похоронил и просидел на этом жутком пляже, да так, что живым бы от закопанных не отличался… И меня фашист бы потащил? Я бы тоже, пожалуй, вцепился. Сколько он так просидел? По идее смог сколько-то продержаться, находил какую-то еду. Своих ведь зарыл, сил хватило.

Пленный выплюнул еще несколько немецких слов, отрывисто, бессвязно. Я их все разобрал, мог, наверное, и повторить, но не помнил, что они означают. Нет, два-три слова из его болтовни показались знакомыми. Wohin… du mich… Ты? Меня? Почему? Или куда? Скорее, куда. Не помню. Немецкий… если бы я его еще учил. На уроках тех было время списать математику или дописать по русскому. Хотя математику я любил, но и мяч попинать ведь нужно. Да и не хотелось мне фашиста понимать, зачем мне его понимать? Разве сведения какие он мог бы рассказать.

Добрались до веревки, остановились. Первым пошел я. Вторым поедет немец, а я его приму. Подниматься сегодня легко, с моря дул прохладный ветер, свистел в расщелинах. Слегка закручивало на стропе. Я понемногу отталкивался ногами от скалы, сам выбирал веревку, Алешка там, внизу, за мной присматривал. Дело шло медленно, спешка ни к чему. Под скалой еще прохлада радовала, пахло морем. Чем выше, тем сильнее припекало. Видно было далеко. Горизонт окрасился розовым, солнце наполовину сидело в пустынном море.

Следующим поднимали немца, он так и не открыл глаза. Лишь один раз, когда его здорово проволокло по скале, очнулся и отшатнулся, уставив перед собой руки. Шевельнулись губы – ругался, наверное, кто его знает.

Показалась макушка с развевающими сальными паклями волос. Подтянув немца к себе, я подхватил под мышки, положил. Нет, мешок мешком, уставился в камни. Даже не повернулся больше в сторону моря. А может, ему интересно было, что за стеной, и его уже не тянуло смотреть на свой пляж мертвецов.

Ветер усилился. Крепкие порывы, завывало хорошо, поставь фрица на ноги – сдует точно. Скала в этом месте осыпалась, крошилась, ветрами и дождями подпорченная, чем черт не шутит, оступиться легко. Я сел, чтобы заземлиться. Стал подтягивать понемногу стропу – штурман и сам шел неплохо, однако сильный ветер мешал.

Фриц лежал не шевелясь, а я ждал Алешку, поглядывал на море, белесое, будто меловое. Меловой период, меловое море, меловые крошащиеся скалы, или из чего они здесь… я не геолог. Как же надоела эта доисторическая Плутония со всей ее экзотикой. Позабористей, чем какая-нибудь Африка. Древний грек на коне и наш порученец Федин на мотоциклете отсюда современниками кажутся. Доберись до древних греков, от которых только статуи в музеях, и до дому рукой подать.

Алешка появился совсем взмокший, видно было, что торопился. Я бы тоже торопился, если бы знал, что он тут с фрицем, один на один, на горбушке этой. Добрался, ухватил меня за руку, выбрался. Сел на краю.

– Красотища, аж дух захватывает, – сказал он. – А море другое. Даже цветом.

– Будто мела намешали, – добавил я и начал сматывать стропы.

– Ну что, дальше двинем?

– Передохни. Смотри-ка.

В море с воплем спикировала большая кожистая птица. Очень похожая на наших птеродактилей, но крупнее. Птица вынырнула, заверещала пронзительно, бросилась опять в воду. И тут же вылетела, закружила. Невдалеке показался горб зверюги. Гладкая спина мелькнула, исчезла, вымахнула вдруг длиннющая, сверкающая на солнце шея с маленькой головой и пошла в сторону берега. Я разочарованно следил за ней – думал-то, что сейчас и сцепятся. Вода – воздух, кто кого. Но вот огромная туша с малюсенькой головой опять показалась над поверхностью и медленно двинула на мелководье. Пикирующий бомбардировщик носился с криками вокруг зверюги.

– Завтрак уходит, переживает, – усмехнулся Алешка.

– С калибром промахнулся, – ответил я, – ну что, ты за ноги, я за руки, в ширину втроем здесь не пройдем.

Так и двинулись. Ветер мешал, но идти по стене недалеко, это на карачках долго получилось. Спустились в том же порядке. Я уже стоял на земле, оттягивал веревку, чтобы окончательно не прикончить немца о стенку. Он, похоже, давно без сознания – крутился в своей петле и больше походил на груз какой-нибудь, чем на человека. Развязывая узлы, Алексей сказал:

– Давай одну стропу на стене оставим. Кто его знает, вдруг придется опять на ту сторону отправиться, пригодится. Понадобится – вернуться за ней не долго.

– Да, надо оставить, – кивнул я. Здесь, под кронами деревьев, уже казалось, лагерь совсем рядом.

Привычные места, не то что на берегу – там не оставляло неприятное ощущение, что ты с любой точки как на ладони. Теперь дело пойдет быстрее, прогулка по джунглям по сравнению со скалолазанием – ерунда. Но это только показалось так, когда вниз спустились. Сюда ведь без груза шли. Однако в лагерь-то все равно двигать надо, и раз немца через гребень перетащили, то не бросать же его. Глотнули теплой вонючей воды из фляжки, все той же, что из самого лагеря с собой несли, на берегу свежей взять негде. Немца развязали и напоили, но ему много и не надо. Начал жадно, пара глотков, и все, отвалился.