Фриц особенных признаков жизни не подавал: дохлым не казался и идти самостоятельно стремления не обозначал. Ехать, значит, желает. Алешка будто мысли мои прочитал:

– Тащить его под руки по джунглям? Нет уж.

Он пошарил глазами вокруг тропы. Уставился на толстую ветку араукарии, затянутую лианами и мхами.

– Топор зря не взяли. Но просека – это дело государственной важности.

Он подпрыгнул и повис на ветке, раскачался, попружинил вверх-вниз.

– Ну, держись. – Я ухватился за него, поджав ноги. Алешка матюкнулся, но удержался. Раздался треск.

И мы свалились.

Ветка оказалась подходящей, нашли другую такую же. Повторили маневр. Переплели ветки лианами. Устали как черти, облепленные мухами и смолой. Лианы то рвались, то путались, но носилки получились хорошие. Я улегся в них – для проверки, а если сказать честно, отдохнуть. И прорвал все, что мы плели, высунув языки от старания, наверное, полчаса.

– Ты, капитан, отъелся на птеродактилях, фрицев против тебя штуки три надо, – расхохотался Алешка, наблюдая мои барахтанья в стянутых лианами силках-носилках.

Фриц вроде бы спал. Как ни взгляну на него, все глаза, запавшие в глазницы, будто у мертвеца, закрыты.

Перетянули перекладины еще раз. Проверять больше не стали – провалится фашист, ну и ладно. Загрузили его в травяную люльку и пошли. Я впереди, Алешка сзади.

Дорога неблизкая, иди и иди, знай от веток уворачивайся, руки заняты. Носилки то под колени тыкались, то назад тянули. Один раз тропу перегородил огромный тепловоз с гребнем и выводком. Нас он попросту не заметил, понятное дело. А тут стоишь истуканом со своим грузом – хоть бы рулевой, сидящий в малюсенькой головенке этого аппарата, свернуть в нашу сторону не решил.

Потом начинает шею ломить, руки резать, перехватываешь поудобнее. Фриц пару раз на повороте из люльки своей вывалился. Поржали из последних сил, подняли да дальше пошли. Жарища, под деревьями духота страшная и тучи насекомых, обрадовавшихся нам, как второму горячему.

А долго мы уже тут, у динозавров, находимся, какие дороги протоптали. Сумерки вовсю, а идем прямо по курсу. Но почти стемнело, значит, назад шли вдвое дольше, чем вчера утром к «юнкерсу».

Вот и озеро… окунуться бы.

– Купаться будем? – говорю.

– Будем, – доносится усталое сзади.

Точно, кто же откажется. И до лагеря рукой подать, и ночь уже, а мимо озера пройти никак не хочется. Положили носилки на землю. В темноте слышно, как волна мягко накатывает на глинистый берег. Черт. Как этого оставлять рядом с оружием? А с пистолетом в зубах разве купание? Я, наполовину сняв гимнастерку, натянул ее обратно, разочарованно скомандовал, садясь на песок:

– Отставить купаться.

Из-за немца не окунемся? Много чести.

– Двигай в воду, – говорю. – Не оставлять же ТТ рядом с фрицем. Я после тебя.

Тьфу ты, то отставить, то не отставить… Метания устроил.

Слышно было, как в темноте штурман счастливо шуршит к воде. Тут меня осенило, взял обе кобуры и закинул на соседнюю араукарию. Не доберется, не в той кондиции вражина. Меня прямо распирало от радости, что сейчас плюхнусь в эту теплую лужу. Взглянул на винтовку, которую давно уже прикрутили к носилкам с целью их укрепления. Не распутает и за час своими дрожащими руками.

В воду. Песок узкого пляжика, протянувшегося вдоль кромки леса, прохладный. Здесь, у берега, мелковато, нырнешь – головой в дно войдешь. Я перемахнул озеро на три раза, слышу, в темноте Алешка где-то вынырнул, отплевывается. Но на поверхности быть долго местные истребители не дают. Едва покажешься, он шлеп в щеку или в шею, присасывается намертво, отваливается только сытым или дохлым. Однако я назло всем врагам заплыл на середину, руки раскинул и уставился в небо. Как в детстве, ночью всегда уходили на озеро звезды смотреть. Ляжешь вот так, а небо тебя куполом звездным будто накроет. Но хватило меня минуты на две, и я ушел на глубину.

– Выходим? – вынырнул я свечкой на поверхность и опять плюхнулся в теплую воду.

– Выходим, – гулко раздался голос Алешки из темноты от другого берега.

Я чуть не наткнулся на фрица. Он сидел на отмели, по пояс в воде, прямо в форме, просто сидел.

– Тоже мыться полез, что ли? Или топиться? И не дополз, – чертыхнулся Алешка из-за спины.

Я отправил его на елку за оружием, а сам упаковал фрица на носилки. Он даже и не сопротивлялся, похоже, на этот марш-бросок к озеру у него ушли все силы.

Собрались и пошли дальше, Алешка теперь впереди встал. С носилок капала вода. Вскоре надвинулся светлым пятном «ланкастер». В привычную, взревывающую на разные дикие голоса тишину вклинился Галюченко:

– Да ведь уже никакой мочи нет ждать!

Он вынырнул из темноты с горящим поленом в руке и сразу оказался перед носилками.

– Ох ты ж… – выразился тихо и непечатно Петр Иваныч. Рядом с ним уже стояли Проша и Константин. – Ребята, не суетись, – сказал он и покачал головой. – Так это что же получается, может, кто-то из его приятелей нам фюзеляж в дуршлаг превратил, форма-то летная, а его на носилках несут? Наши его на землю опустили, как понимаю. Истребители или зенитчики. А вдруг кто из эскадрильи, из своих экипажей – шкасом? Долетался голубец.

– Расстрелять гада, разрешите, товарищ капитан! – Костя крутанулся в сторону «ланкастера».

– Отставить, Константин, – сказал я.

Все пять пар глаз уставились на меня – немец тоже. Я видел, как он смотрел, лежа в люльке, скрестив руки на груди. Мертвец и мертвец. Очухался, похоже, после купания. Или сообразил, что судьба его решается. Страха в его глазах не было, мертвый взгляд, но и странное было в нем. Интерес. И тут я понял – он на «ланкастер» за моей спиной смотрит. Запутался, наверное, русские или англичане перед ним или и те и другие. Интересно ему. Мне вот интересно, что бы ты сделал, если бы я к тебе в руки попал.

Мы с Алексеем выгрузили фрица у дерева. Тот ткнулся лбом в землю, потом все-таки выправился и кое-как сел.

– Не думаю, что он бы с нами церемонился, – сказал Константин.

– У нас нет задачи действовать, как он, – ответил я, не обращаясь ни к кому, потом посмотрел по очереди на каждого. – Если удастся быстро выбраться, сдадим командованию. Про ПВО Берлина он должен много интересного знать. Если не удастся, будем решать по ситуации. Он бы, может, и не церемонился, Костя, но он – это он, а мы – это мы.

Радист промолчал, просто ушел к костру. Проша некоторое время стоял рядом, потом растерянно покачал головой:

– Подумал – раз не расстреливать, значит, надо покормить. Мороз по коже.

– Надо! Покормить надо, – громко сказал Алексей, словно стараясь разогнать тяжелый осадок от разговора. – Весь день тащили, жара, воды поцедишь и дальше, вроде бы и есть неохота. А сейчас чувствую, живот подвело. Поесть-то хоть дадите?