– Да, я знаю это, и ценю, – король согласился. – Но часто и ты, граф, помогал ему своевольничать… Потому Хроутланд и привык к такому поведению.

– Я, ваше величество? – смутился Оливье.

– Ты, ты… Именно ты потакал ему. Или ты забыл историю со взятием Тарасоны?[78]

Оливье смущенно опустил голову.

– Ладно, победителя не судят. Вернемся к событиям в Ронсевале, где вы не победили. Что было дальше?

– Дальше началась битва. Ущелье узкое, и сразу всем вступить в бой там невозможно. Это и позволило нам показать силу своего оружия. Но если мы одновременно могли давать отдых только пятой части своего отряда, противник мог позволить себе сменить первые ряды полностью. В этом и заключалось его преимущество. Я еще несколько раз предлагал маркграфу протрубить сигнал, но он отказывался. И решился на это только тогда, когда нас осталась лишь четверть, и дрались мы почти без отдыха. Тогда уже я обвинил Хроутланда в гибели отряда и сказал, что теперь, даже если сигнал и дойдет до короля, помощь подойти не успеет…

Некоторое время длилось молчание. Все переживали представляемое и вспоминаемое событие. Наконец, Бернар сказал:

– Недруги рассказывали, что вы с Хроутландом поссорились так, что, не глядя на врага, даже сошлись в схватке…

Оливье отрицательно покачал головой.

– Это только злая молва, монсеньор. Горячий нрав моего друга наплодил ему немало недоброжелателей, которые только и ищут повод, чтобы опорочить его имя. Хочу уверить вас и своего короля, что дело обстояло вовсе не так. Я был ранен в голову, и кровь залила мне глаза. Хроутланд, видя это, поспешил мне на помощь. Он и сразил моего противника, поднявшего уже меч надо мной, невидящим. Но когда подступил сам, я принял его за того самого противника и ударил мечом, расколов щит и нечаянно ранив побратима. Маркграф позвал меня по имени, я узнал голос и опустил меч. Мы тут же обнялись, и никакого последствия это недоразумение не имело. Хотя мне и горько это происшествие вспоминать…

– Успокойся, мой друг, никто и не думает обвинять тебя в умышленном ударе. – Король потянулся и, не вставая с кресла, похлопал графа по плечу. – Успокойся… И я полностью согласен с тобой. Хроутланд обязан был раньше протрубить сигнал.

– Ваше величество, – снова вступил в разговор Эйнхард, – разрешите мне задать вопрос нашему гостю.

– Конечно.

Молодой секретарь повернулся к сарацину.

– Вы, должно быть, хорошо осведомлены о том, как в магометанском мире оценивалось такое неординарное событие, как Ронсевальская битва. Что думают о ее итогах в Испании?

– В Испании битву восприняли по-разному, поскольку там тоже силы разделены на два лагеря – одни поддерживают династию Аббасидов, другие на стороне Омейядов. Одни радовались, другие печалились. Но одно я могу сказать точно, Абд ар-Рахман получил впечатляющий урок. Еще больший урок получили баски и гасконцы, а вместе с ними и аквитанцы. Говорят, кончина аквитанского герцога Лупа была вызвана его страхом перед возмездием со стороны короля Карла, которое было бы справедливым делом. Но король повел себя достойным образом и даже признал наследником Лупа его сына Санчо. Все это сильно подействовало и на аквитанцев, и на гасконцев, и на басков. Эти люди умеют ценить великодушие не меньше, чем силу оружия…

В это время слегка отодвинулся полог над входом в палатку и оттуда тихонько кашлянул, обращая на себя внимание, майордом дю Ратье.

– Что тебе, мой друг? – спросил Карл.

– Приготовления закончены, ваше величество…Обед подан…

Днем путники, оказавшиеся в лесу, не жгут больших костров, если погода не заставляет их кутаться в теплые одежды и у них нет необходимости согреться более основательно, чем это позволяет им сделать дневное солнце. Даже в том случае не жгут, если они находятся на своей земле и им не надо прятаться от чужого глаза. Для приготовления же пищи вполне достаточно небольшого костерка, на котором можно разогреть кусок загодя отваренного в травах мяса, нацепив его на сломанную здесь же дубовую ветку. Что и делали два человека, присев перед огнем на сломленный возрастом ствол старой березы с заскорузлой, жесткой возле комля корой. Третий их спутник садиться на ствол не пожелал и медленно, мерно вышагивал по другую его сторону, прямо за спиной товарищей, озабоченный какой-то своей думой. Однако то, что для него самого значит «медленно», для кого-то другого могло показаться и пробежкой, потому что длинные ноги волхва Ставра, не привычные к коротким шагам, переставлялись только раз, тогда как нормальному человеку для преодоления такого же расстояния требовалось, наверное, целых три шага.

Ставр, хотя и занят был постоянно в княжеских делах, которые мирными, как, впрочем, и всю жизнь бодричей, назвать трудно, не поменял свою одежду на ратные доспехи. И даже мечом не удосужился опоясаться. Его, кажется, вполне удовлетворяли посконная рубаха до пят, перетянутая поясом, составленным из мешочков непонятного предназначения и связанных цепочкой оберегов, и тяжелый посох с замысловатой резьбой, своим увесистым узловатым сучком на вершине больше напоминавший дубину разбойника, чем предмет культа. При том, что волхв был достаточно суховат в фигуре, он обладал широкими плечами, в которых чувствовалась природная литая и при этом жилистая сила, способная противопоставить себя любой другой силе, если такая найдется и пожелает провести испытание на прочность.

Его спутники, впрочем, таким пренебрежением к вооружению не отличались, не брезговали один легкой кольчугой, а второй кожаной курткой с плотно нашитыми по груди и по спине продолговатыми металлическими пластинами, так называемым куяком. Короткие скандинавские мечи с ножнами за левым плечом говорили о том, что оба воина имеют привычку к такому оружию, следовательно, не однажды ходили в походы с викингами[79], – обычные вои-бодричи, как ополченцы, так и дружинники, носили длинный славянский меч на поясе.