риски и предполагаемую окупаемость. В таком случае культурный драйв должен был благоприятствовать расширению «управляющих» областей мозга и нейронных контуров, связанных с вычислением, принятием решений, оперативной и долговременной памятью и мысленным моделированием. У человека за эти свойства отвечает передняя часть мозга – лобные и височные доли, и особенно префронтальная кора.

Гипотеза Уилсона подчеркивает, кроме прочего, значение способности к новаторству. Усиленная способность к социальному научению не принесет никакой практической пользы, если не будут появляться новое поведение и навыки, пригодные для подражания. Ряд отделов мозга, отвечающих за вычисления, память, моделирование, задействуются также в творчестве и новаторстве – это, в частности, передние доли, а конкретнее упомянутая префронтальная кора.

Отбор в пользу социального научения наверняка должен был повлиять не только на мозг, но и на различные составляющие социального поведения и жизненного цикла. Сильная опора на социальное научение повысила бы общительность, поскольку чем больше группа и чем больше времени проводит особь среди других, тем больше возможностей для эффективного подражания. Отбор в пользу общительности должен был развивать повышенное внимание и восприимчивость к социальным сигналам, а также толерантность, особенно к сородичам{507}. Освоению сложного навыка путем подражания нередко весьма способствует возможность проводить много времени рядом с уже поднаторевшими в нем особями. Приматолог Карел ван Схайк убедительно доказал, что для социальной передачи навыков использования орудий принципиально важна терпимость к окружающим (илл. 6){508}. Животные, предположительно, получают эволюционное преимущество, позволяя родным, прежде всего молодняку, находиться рядом{509} и тем самым предоставляя им возможность перенимать навыки и знания, в том числе за счет подбирания объедков и игры с брошенными орудиями{510}. У приматов эта практика способствует социальному научению.

Илл. 6. Для приобретения новых навыков добычи пищи критически важно подобраться поближе к демонстратору. На суматранских болотах Суак-Балимбинг детеныш орангутана (Луи) наблюдает за пищевым поведением своей матери (Лизы). Публикуется с разрешения Джулии Кунц (Julia Kunz)

В условиях ограничения свободы, о которых мы поговорим в следующей главе, особям выгодно активно вкладываться в получение знаний родными, поэтому они занимаются обучением. В обычных же обстоятельствах, для того чтобы молодняк перенял необходимые навыки, достаточно терпения со стороны родичей. Как удалось установить в ходе исследований шимпанзе, осваивать сложное поведение, включающее использование орудий, например колку орехов и выуживание термитов, животному приходится не один год{511}. Не исключено, что именно поэтому детеныши шимпанзе так долго – лет до семи – не расстаются с матерью: им надо приобрести сложные социальные навыки и перенять приемы добычи пищи. Значительная часть социального научения у приматов состоит в том, что детеныши и подростки учатся у своих матерей{512}. Из этого следует, что отбор в пользу эффективности социального научения будет благоприятствовать увеличению периода зависимости детенышей от родителей. Кроме того, спрогнозированный Алланом Уилсоном отбор в пользу новаторства и социального научения вполне мог вести к удлинению срока жизни – по разным причинам. Поведенческое новаторство проявляется у взрослых неравномерно и, судя по всему, сильно зависит от конкретики прежнего опыта{513}. Сложные навыки осваиваются долго{514}, и старшие особи только выигрывают от того, что передают заработанные потом и кровью знания потомству{515}. Увеличенная продолжительность жизни, в свою очередь, дает животным больше возможностей «монетизировать» эти знания{516}.

И, наконец, любая усиленная способность к социальному научению должна найти некое конкретное выражение в реальном мире. Как говорилось во второй главе, приматы обретают посредством наблюдения знания разного рода, в том числе постигают, чего бояться, какие звуковые сигналы подавать, и усваивают множество социальных условностей. Однако чаще всего путем социальной передачи распространяется информация, связанная с добычей пищи. Высшие и низшие обезьяны приобретают за счет подражания самые разные навыки и знания – от использования экстрактивных методов (таких как извлечение личинок из-под коры) до сложных приемов обращения с орудиями (при колке орехов, например, или выуживании термитов с помощью прутиков). Если именно социальное научение дает приматам возможность перенимать нелегкие для освоения, но эффективные приемы добычи пищи, то у мастерски владеющих социальным научением видов должен обнаруживаться более высокий уровень добычи труднодоступной пищи и использования орудий, а также более богатый и разнообразный рацион.

Подытожим: понимая, что гипотеза Уилсона должна была бы действовать в естественном отборе посредством вариативности качества социального научения, а не его количества, и учитывая примеры новаторства и стратегического подражания, приводимые в научной литературе, можно представить себе вполне вероятный механизм культурного драйва, основанный на петле обратной связи. Этот механизм позволяет «прописать» в мозге приматов{517} обширный арсенал функциональных способностей, а также повлечь другие структурные, социальные и связанные с жизненным циклом изменения – включая увеличенную продолжительность жизни, более богатый рацион и большее мастерство в употреблении орудий; все это стало результатом, предположительно, естественного отбора, который отдавал предпочтение новаторам и более способным в социальном научении особям. Увеличение размеров мозга, вероятно, происходило попутно, поскольку для каждой из упомянутых функциональных способностей требовалось совершенствование одной или более из существующих нейронных структур или контуров мозга. Если наши выводы верны, то естественный отбор по вариациям в новаторстве и социальному научению не только служит спусковым механизмом для укрупнения мозга в ходе эволюции, но и дает обратную связь, ведущую к дальнейшему повышению эффективности подражания и, соответственно, дальнейшему увеличению мозга в безостановочном и постоянно ускоряющемся процессе по типу снежного кома.

Эти рассуждения ведут к важнейшему заключению. Если эволюцией умственных способностей у приматов и в самом деле управлял естественный отбор в области социального научения, то интенсивность этого научения должна была бы не только соотноситься с размерами мозга, но и коррелировать со множеством параметров когнитивной деятельности. То есть различные составляющие когнитивных способностей у приматов должны были бы группироваться вокруг способности к социальному научению. Эту гипотезу мы и задались целью проверить.

Заодно мы хотели разобраться с другими разногласиями, касающимися разума приматов. По-прежнему дискуссионным оставался вопрос, выступают ли социальное научение и социальное познание адаптивными специализациями, на формирование которых и был нацелен естественный отбор, или они явились побочным эффектом отбора в пользу какой-то другой когнитивной способности{518}. Не было единого мнения и о том, представляет ли собой когнитивная деятельность у приматов модульную систему – набор независимых по большому счету интеллектуальных адаптаций, каждая из которых формировалась для решения определенных задач (именно так, по мнению многих эволюционных психологов, познание организовано у человека){519}. Альтернативная вероятность заключалась в том, что параметры когнитивных функций у приматов меняются согласованно, как единая область, то есть указывают на интеллект как таковой. Кроме того, оставалась крайне спорной сопоставимость умственных способностей человека и других приматов{520}. Эти дебаты нуждались в прояснении того, как соотносились разные уровни представленности социальной, экологической и инструментальной деятельности{521}.

Поскольку экспериментальные исследования доказали свою продуктивность как средство изучения психологических способностей приматов нескольких видов{522}, логично было бы предположить, что и к упомянутым разногласиям можно подступиться с экспериментами. Определенно, крохи имевшихся соответствующих экспериментальных данных гипотезе Уилсона соответствовали{523}. Однако у этого подхода есть очевидные ограничения. Сравнительные эксперименты в области научения и познания – дело не из простых. Очень трудно разработать лабораторные задания одинаковой сложности для приматов всех изучаемых видов, поэтому есть риск, что от случайностей при выборе задания будут зависеть результаты исследования. Поскольку такие эксперименты проводятся, как правило, в лабораторных условиях, возникает вопрос: насколько они отражают реальное поведение животных в естественной среде? Но главным препятствием для нас была невозможность получить реалистичные экспериментальные данные для большого количества видов или широкого круга когнитивных способностей{524}. В основной массе сравнительных экспериментов представлены лишь по паре видов приматов, и даже самые крупные исследования охватывают не более четырех или пяти, причем обычно изучается какой-то один параметр. Однако, учитывая, что известно более 200 видов приматов, желательно было бы получить обоснованное представление об эволюции их интеллекта, рассмотреть когнитивные способности представителей 50–60 видов и при этом оценивать их по массе разных параметров.

Вместо этого мы воспользовались подходом, который разработали Лефевр и его коллеги для своего беспрецедентного