поведении и в агрессии. Последнее объясняется так же, как и половые различия в новаторстве у гуппи, с той разницей, что у приматов перевес в выгоде оказывается на стороне самцов, поскольку именно им новаторство позволяет завоевать самку. Вдобавок Саймон выяснил, что примерно в половине случаев приматов побуждает к новаторству та или иная экологическая проблема – нехватка пищи, засуха, сокращение среды обитания. Эта закономерность тоже укладывается в гипотезу нужды. Таким образом, благодаря базе данных, относящихся к приматам, выводы из наших экспериментов обретали дополнительный научный вес.

Однако больше всего мне не терпелось проверить связь между параметрами новаторства у приматов и размерами мозга. Работа Лефевра при всей ее основательности лишь разожгла наши аппетиты. Только если взаимосвязь, которую Лефевр обнаружил у птиц, выявится и у приматов, культурный драйв Аллана Уилсона действительно можно будет считать ключевым и для человеческой эволюции. Кроме того, нам необходимо было установить, совпадают ли вариации параметров социального научения с вариациями параметров новаторства и размеров мозга, как прогнозировал Аллан Уилсон. Сравнительный статистический анализ редко бывает прямолинейным, необходимо использовать сложные и хитроумные статистические методы, учитывающие, что некоторые виды, например, близкородственные, а значит, они не могут рассматриваться как отдельные единицы данных при анализе. В нашем исследовании встречались и другие сложности. О каких-то видах приматов набиралось больше упоминаний, касающихся новаторства, просто потому, что эти виды активнее изучаются: понятно, что обыкновенными шимпанзе занимается больше исследователей, чем малоизвестными видами ночных полуобезьян вроде ай-ай или галаго{472}. Для анализа наши данные необходимо было скорректировать. Кроме того, в научной литературе не было единодушия по поводу того, какие оценки размеров мозга здесь лучше подходят. Что брать – абсолютный или относительный его размер? Нужно ли рассматривать мозг целиком или достаточно сфокусироваться на важных для новаторства областях, таких как неокортекс? Какие потенциальные искажения нужно учитывать? В итоге мы с Саймоном сделали несколько вариантов анализа, чтобы результаты точно не оказались эфемерными.

Результаты между тем, вне зависимости от настроек для интерпретации данных, оказались совершенно четкими. Мы выяснили, что признаки новаторства прямо коррелируют и с абсолютными, и с относительными размерами мозга, а также выявляется влияние филогенетического родства видов, популярности вида у исследователей и прочие искажения. Отмеченная встречаемость социального научения тоже устойчиво соотносилась со сдвигами размеров мозга{473}. Более того, встречаемость новаторства отчетливо коррелировала со встречаемостью социального научения. Приматы с крупным мозгом использовали больше новых моделей поведения и больше подражали, чем приматы с небольшим мозгом, – в точности как прогнозировал Аллан Уилсон{474}.

Эти открытия имели большое значение. Несмотря на глубокий научный интерес к эволюции разума, не ослабевающий на протяжении нескольких десятилетий, интуитивно подкупающая догадка, что объем мозга и умственные способности связаны между собой, почему-то оставалась непроверенной. Конечно, важные работы по теме взаимосвязи между объемом мозга и либо когнитивными способностями, либо сложностью поведения проводились и прежде, однако эти исследования сосредоточивались большей частью на узких поведенческих областях и конкретных отделах мозга (таких, например, как широта репертуара певчих птиц и ядра мозга, связанные с пением{475}, или пространственные способности, обеспечивающие запасание пищи у птиц, и размер гиппокампа – того отдела мозга, где, предположительно, хранится пространственная информация{476}). Единственное заметное исключение составляли посвященные птицам исследования Лефевра и его коллег, описанные выше. Насколько нам было известно, несмотря на обширные свидетельства связи между параметрами мозга и различными составляющими поведения и жизненного цикла у млекопитающих{477}, прямого и безоговорочного подтверждения связи между размерами мозга и общей поведенческой гибкостью пока найдено не было. И вот теперь, имея в распоряжении экологически релевантные показатели когнитивных способностей и добытые из научных статей факты встречаемости поведенческих инноваций и социального научения{478}, мы обнаружили, что когнитивные способности действительно коррелируют с размерами мозга.

Еще больше воодушевляло меня то, что анализ Саймона послужил ярким подтверждением ключевой составляющей гипотезы культурного драйва. Установленная связь размеров мозга с интенсивностью инноваций и у птиц, и у приматов{479} в совокупности с нашим открытием, что параметры изменчивости социального научения и новаторства совпадают и у приматов всех видов, как нельзя лучше подкрепляла предложенное Алланом Уилсоном объяснение{480}. Туман неизвестности над когнитивной эволюцией человека начал рассеиваться. Возможно, эволюцией мозга приматов двигал отбор в пользу новаторства и социального научения, попутно формировавший и другие способности, требующие развитой когнитивной деятельности (такие как использование орудий или экстрактивный способ добычи пищи), в нарастающем как снежный ком процессе, апогеем которого стал человек. Поскольку наши эксперименты выявили разницу в способностях к новаторству и социальному научению между отдельными особями в популяциях рыб, птиц и приматов, я не сомневался, что мы нащупаем вариативность, послужившую основой для естественного отбора. Кроме того, обнаруженные нами различия между видами, такие как превосходство львиных тамаринов над тамаринами и мармозетками в успехах при выполнении заданий, вполне согласовывались с предположением, что у видов, столкнувшихся с теми или иными экологическими проблемами, способности к решению задач разовьются сильнее.

Культурный драйв представлялся любопытной идеей, но, чтобы она доказала свою состоятельность, необходимо было прояснить по крайней мере два вопроса. Первый вопрос выдвигало перед нами растущее количество экспериментальных отчетов о подражании у беспозвоночных{481}. Если на социальное научение способны дрозофилы или личинки стрекозы с их микроскопическим мозгом{482}, зачем приматам потребовался такой огромный мозг для подражания? То же самое касалось новаторства, которое обнаруживалось у мелких рыбешек. Требовалось как-то объяснить, почему отбор должен был ради новаторства и социального научения способствовать увеличению мозга у приматов, если для новаторства и подражания как таковых мощная и обширная система нейронных связей не нужна. Второй вопрос – давняя кость в горле у занимающихся сравнительным филогенетическим анализом эволюции мозга: поскольку с размерами мозга соотносится множество разных параметров, как мы можем быть уверены в причинно-следственном характере любой из этих корреляций? Нас интересовала вероятность того, что именно новаторство и социальное научение послужили теми самыми критическими факторами, которые способствовали эволюции мозга приматов. Однако не исключено, что развитием крупного мозга приматы обязаны другому, а именно отбору в пользу умения справляться с задачами сложного общества{483}; и тогда эти возросшие вычислительные мощности могли просто случайно привести к решению большего числа задач и росту социального научения, порождая в итоге обнаруженные нами закономерности. Чтобы разобраться в этих хитросплетениях и подтвердить гипотезу культурного драйва, нам предстояло вплотную заняться исследованием эволюции мозга приматов.

Часть II

Эволюция разума

Глава 6

Развитие умственных способностей

То, что мне так и не довелось поработать с Алланом Уилсоном, – самое большое огорчение во всей моей научной жизни. Этот ученый-провидец родом из Новой Зеландии, ведущий специалист в области молекулярной эволюции, руководил лабораторией в Калифорнийском университете в Беркли. Он разработал метод, позволяющий на основании сходства молекул у представителей разных биологических видов измерить степень родства между ними и таким образом вычислить, когда у них существовал общий предок. Больше всего Уилсон известен как основоположник гипотезы о митохондриальной Еве, согласно которой митохондриальная ДНК всего современного человечества берет начало от митохондриальной ДНК женщины, жившей в Африке около 200 000 лет назад{484}, – отсюда и возникла распространенная в наши дни концепция эволюции человека «родом из Африки»{485}. Однако Уилсон был ученым невероятно творческим и разносторонним, и лично меня больше интересовала другая его идея, а именно так называемый культурный драйв. После аспирантуры я получил место в его лаборатории и должен был приступить к работе в сентябре 1991 г.{486} Увы, за месяц до моего приезда Уилсон скончался от лейкемии. Ему было всего 56.

Несколькими годами ранее Уилсон отметил любопытную связь между темпами эволюции животных разных видов и размерами их мозга{487}. Сосредоточив внимание на ветви, ведущей от первых амфибий к человеку, он составил график соотношения между размером мозга животного и давностью наличия у него общего с человеком предка. Выяснилось, что относительный размер животного мозга увеличился за последние 400 млн лет в 100 раз. Более того, со временем рост ускорялся; как предположил Уилсон, это значило, что здесь