самки гуппи, независимо от прежних успехов в пополнении запасов энергии, всегда отлично справлялись с заданиями по добыче корма. Мотивация к поискам пищи у них не ослабевает никогда. Самцы же много времени уделяют преследованию самок, брачным церемониям, попыткам склонить избранниц к спариванию, а если произвести впечатление не удалось, спариться хотя бы хитростью. Как показало одно исследование, в лабораторных условиях{456} самец гуппи в среднем исполняет брачный танец перед самками по семь раз каждые пять минут, а в дикой природе, как было установлено в ходе наблюдений, попытки спариться с самкой украдкой предпринимаются каждую минуту{457}. Больше потомства оставит тот самец гуппи, который будет добывать ровно столько пищи, чтобы не умереть от голода, гоняясь за самками. У сытых самцов есть вещи поважнее, чем выполнять задание на добычу пищи, вот почему и проявилась связь между предшествующими успехами и выполнением задания в нашем эксперименте.

Вышеупомянутые эксперименты и многие подобные им – основа исследований новаторства у животных; они были необходимы, чтобы получить об этом явлении базовое представление. Однако, на мой взгляд, нынешний интерес к новаторству у животных обусловлен не столько экспериментальными исследованиями, посвященными решениям животными разных задач, сколько вдохновляющими теоретическими открытиями. При всей несомненной ценности этих экспериментов настоящий взлет изучения новаторства у животных начался после крупномасштабного исследования, суммирующего свыше 2000 примеров новаторства у птиц при добыче пищи{458}, – наиболее полного из когда-либо выполнявшихся обзоров новаторских приемов у животных. Исследование это провел известный своим креативным подходом Луи Лефевр, биолог из канадского Университета Макгилла. Лефевр заметил, что во многих научных журналах, публикующих статьи о поведении птиц, содержатся и краткие заметки, в которых указывается, когда в поведении представителей того или иного вида пернатых наблюдалось что-то необычное либо новое. Разглядев здесь прекрасную возможность для изысканий, Лефевр возглавил группу исследователей, которые по ключевым словам (таким как «новое», «никогда прежде не виденное» и т. п.) отобрали заметки, позволяющие классифицировать поведенческие модели как новаторские. Затем они перешли к выяснению, можно ли спрогнозировать способность птицы к новаторству по размеру мозга.

Для того чтобы предполагать такую взаимосвязь, имелись все основания. Биохимик из Калифорнийского университета в Беркли Аллан Уилсон, о котором я расскажу подробнее в следующей главе, еще раньше выдвинул «гипотезу культурного драйва»{459}. Он доказывал, что распространение поведенческих инноваций путем культурной передачи побуждает животных по-новому осваивать среду и тем самым повышает темпы генетической эволюции{460}. Он предположил, что способность находить новые решения для жизненных задач и перенимать хорошие варианты, найденные другими, дает особи преимущество в борьбе за выживание и в размножении. Если основа этих способностей таится где-то в тканях мозга, то результатом отбора по новаторству и предрасположенности к социальному научению станет формирование все более и более крупного мозга, что, в свою очередь, будет благоприятствовать дальнейшему новаторству и социальному научению. Аллан Уилсон считал, что вершиной этого культурного драйва стал человек, как наиболее способный к новаторству и культурозависимый вид с чрезвычайно крупным мозгом. Если эта гипотеза верна, то культурный драйв сыграл основополагающую роль в эволюции человеческого мозга.

Предполагаемую взаимосвязь Лефевр с коллегами действительно установили{461}. Интенсивность обращения птиц разных видов к инновациям коррелировала с размерами их мозга. Птицами, лидирующими по количеству попавших в заметки о новаторстве, оказались обладатели самого крупного мозга, тогда как у птиц с небольшим мозгом новаторство отмечалось редко. У такого способа исследования корреляций есть слабое место – возможные искажения при сообщении данных{462}, поэтому Лефевр с коллегами разработали статистические методы учета и нейтрализации таких искажений. Благодаря этому обзору и последующему анализу ученые получили веские основания утверждать, что из информации, касающейся новаторства, можно извлечь качественную, надежную, отражающую происходящее в природных условиях оценку одной из составляющих поведенческой гибкости{463}.

Прорывная работа команды Лефевра вдохновила ученых на дальнейший анализ взаимосвязи между новаторством, экологией и когнитивной деятельностью у птиц и приматов. Чтобы проверить, действительно ли новаторство способствует выживанию в непривычных обстоятельствах, биолог Дэниел Сол и его коллеги воспользовались серией экспериментов в естественных условиях, когда птиц некоторых видов помещали в новый для них ареал. Первое свое исследование группа Сола ограничила Новой Зеландией, но впоследствии эти же ученые провели и анализ в глобальном масштабе{464}. Оказалось, что у тех видов птиц, представители которых способны к новаторскому поведению, выше вероятность выжить и обосноваться при переселении{465}. Исследование продемонстрировало, что новаторство может помогать выживанию, особенно в изменившихся условиях. В ходе другого столь же замечательного анализа обнаружилось, что перелетные птицы меньше склонны к новаторству, чем неперелетные, а также что вторые действуют новаторски в основном в более суровые зимние месяцы{466}. Это значит, что перелетных птиц вынуждает перемещаться в другие края невозможность приспособить поведение к безжалостным условиям зимы. Последующие исследования показали, что вероятность образования новых видов от птиц-новаторов меньше, чем от тех птиц, которые не способны к такому поведению{467}.

Помню, с каким восторгом я читал статьи Лефевра. Для меня его исследования явились концептуальным прорывом. Эти открытия не только означали, что объем мозга позволяет судить о способностях его обладателя к новаторству, но и служили первым убедительным свидетельством того, что повышенная склонность к новаторству может давать животным преимущество в борьбе за выживание и размножение. Логично предположить, что в ходе естественного отбора предпочтение новаторству отдавалось как компоненту стратегии выживания, основанной на гибкости, то есть умению оперативно справляться с непредсказуемой или изменчивой средой и модифицировать поведение, чтобы обойти соперников. Возможно, именно отбор, направленный на усиление инновационности, и вел к увеличению мозга в ходе эволюции.

Проведенный Лефевром анализ подарил ученым и новую методологию. В результате экспериментальных исследований, выполненных нами и нашими коллегами ранее, уже начали вырисовываться модели инновационного поведения; но с помощью таких экспериментов удается исследовать поведение лишь особей небольшого числа видов. Насколько универсальными можно считать полученные выводы, было неясно. Из наших данных следовало, например, что к новаторству склонны в основном взрослые животные, а не молодняк, или что на основе знаний о характере родительского вклада можно прогнозировать межполовые различия в новаторстве. Благодаря Лефевру у исследователей появилось средство проверять такие гипотезы на подлинную универсальность – на десятках и даже сотнях видов.

Вдохновленные Лефевром и его соавторами, мы с Саймоном Ридером замахнулись на нелегкую задачу – применить их метод к приматам. К сожалению, у приматологов, в отличие от орнитологов, не было заведено описывать наблюдаемые поведенческие новшества в отдельных коротких заметках. Чтобы собрать примеры новаторства у приматов, Саймону пришлось перелопачивать и штудировать буквально тысячи научных статей о поведении приматов, вышедших в авторитетных журналах. Попутно он собирал данные о параметрах социального научения. Это был титанический труд – на то, чтобы добыть все эти сведения, требовались годы, однако Саймон не отступал. В конце концов ему удалось составить обширную информационную базу из более чем 500 примеров новаторства у приматов и сопоставимого количества примеров социального научения, охватывающих представителей 42 видов{468}.

Охваченные взволнованным предвкушением, мы провели статистический анализ, выискивая закономерности в собранных Саймоном данных{469}. Результаты вселяли надежду. Большая встречаемость инноваций в поведении взрослых особей по сравнению с молодняком, выявленная в ходе наших экспериментов с игрунковыми, подтверждалась по всей базе данных. В полном соответствии с нашей гипотезой (выведенной на основании экспериментов с рыбами), что матерью если не всех, то множества изобретений у животных выступает нужда, Саймон обнаружил у приматов больше заявленных случаев новаторства, демонстрируемого низкоранговыми особями, и меньше высокоранговыми – в сравнении с предполагаемой встречаемостью, прогнозируемой на основании количества тех и других в популяциях. У доминантов, как правило, есть привилегированный доступ к ресурсам, таким как пища или половые партнеры, и, видимо, поэтому им, в отличие от подчиненных, нет необходимости что-то придумывать, чтобы получить желаемое. Подчиненным же приходится, чтобы выжить, проявлять изобретательность. Поэтому они ищут новые способы добычи пищи, пробуют незнакомую еду и пускаются на разные хитрости, чтобы спариться. По той же причине подчиненным зачастую нужнее, чем доминантам, создавать стратегические союзы{470}. Помимо прочего мы обнаружили больше упоминаний о новаторстве у самцов приматов и меньше у самок (по сравнению с ожидаемым, учитывая количество тех и других в популяциях){471}. Особенно сильно эти межполовые различия проявились в половом