Мгновенно разворачиваюсь. Ярко-голубые джинсы. Белая майка в рубчик, обтягивающая грудь и кубики пресса, сияющие черные волосы и мерцающие глаза – словно небо решило заночевать в них.

– Привет, – говорю я, снова суя ему растаявшее мороженое. Господи!

– Спасибо. Классная футболка.

– Спасибо… – О, круто, он заметил. – У тебя все нормально? В смысле, после того, что было?

– Да, приятель.

– Круто, – провожу пальцами по шероховатому дереву перил, чешуйки краски пристают к коже. – С глазом вроде получше…

Так и есть. За эти три дня он вылинял из фиолетового ужаса в желтую звездную туманность. Конечно, это выглядит космически круто.

– Они еще приставали?

– Нет. Уехали.

– Уехали?

– Ага, на лето. А у тебя были проблемы?

– И да, и нет, – неопределенно отвечает он. – Идем.

Уэб делает стремительный шаг и обдает меня ароматом фанел-кейка[52].

– Слушай, а как ты узнал, что я здесь живу? – Он теребит обертку мороженого.

– Э-э… – Опускаю взгляд, медленно разворачивая то, что осталось от «Бомб-Поп», которое, как до меня только что доходит, разрисовало мои руки красными, белыми и голубыми полосами. Ну, отлично… В любом случае соврать не могу. Не сейчас. – Я приезжал сюда. На прошлой неделе. Видел тебя.

Он с хлюпаньем всасывает растаявшее мороженое, как порцию текилы.

– Я знаю, – говорит он. – Я тебя тоже. – После чего смеется и срывается с места.

Он действительно видел меня – И МОЮ ПАЛАТКУ. Я так и знал. О-боже-боже-боже. Я не… Я просто… ни в коем… Какого хрена… Мой мозг кипит.

– Почему ты… ничего не сказал?..

– Идем! – кричит он вместо ответа. – Пошли на наше место!

22

Достигнув вершины плачущего утеса, пару раз втягиваю в легкие «питер-пол-и-мэри» и подбираюсь к Уэбу.

То ли у него в глазах встроенный прибор ночного видения, то ли еще что, но он явно расположился там лет семь тому назад и столько же ждет меня. Растянувшись на мшистом пятачке, заложив руки за голову, он блуждает взглядом где-то в небе. Луна, уже набравшая три четверти, освещает «наше место» идеальным белым сиянием.

Плюхаюсь рядом, смотрю туда же, куда и он, и – ТАДАМ.

Ничего себе!

Над нами кто-то включил «Лайт-Брайт», клянусь. Я весь вибрирую. Больше того. Я и есть этот «Лайт-Брайт». И все пластиковые колышки во мне вспыхивают жизнью.

Не могу сдержаться. Начинаю хихикать.

– Ничего себе! – повторяю вслух.

– Вот именно, приятель, – говорит он, поворачиваясь ко мне. – Ничего себе.

Мы лежим бок о бок. Единственный звук, который я слышу, – наше синхронизированное дыхание.

– Не жалеешь, что мы не можем подняться туда? – спрашиваю через некоторое время. – И оттуда смотреть на все это и смеяться?

– Мы можем – мысленно.

– Как на Луну, – говорю я.

– Как на Луну…

Подкладываю ладони под голову, улыбаюсь.

– Знаешь, Карл Саган говорит, что все мы сделаны из звездной материи. Из нее вообще все сделано. Когда звезды умирают, они падают в нашу атмосферу и превращаются во всякие химические сложные вещества, которые становятся разными вещами. Иногда людьми.

– Круто.

– Ага. Надеюсь, когда-нибудь все мы перестанем видеть друг в друге только эти дурацкие ярлыки, а будем вместо них видеть то, что мы есть на самом деле. Звездных людей.

– Ага, – отзывается он. – Когда-нибудь…

– Да…

Смотрим. Плывем. Завороженные.

– Твоя очередь, – подаю голос.

– Моя очередь – что? – уточняет он.

– Твоя очередь. Когда мы были здесь в прошлый раз, подошла моя очередь задать вопрос. Теперь твоя очередь отвечать.

– А, так это игра с продолжением, которая типа как будет длиться всю жизнь?

– Может быть.

– Тогда ладно. Жги.

Поудобнее пристраиваюсь щекой к земле, глядя на него.

– Почему в тебе столько гнева?

– О-о…

– В смысле – я серьезно. Иногда мне кажется, что твоя кожа вот-вот позеленеет, а мышцы разорвут одежду, и ты начнешь откусывать людям головы, как мармеладным мишкам.

Он смеется:

– Да. Это проблема.

– Ну, так почему?

Его лицо ничего не скрывает. Видно, как лязгают шестеренки, как вращается мотор сознания. Уэб сейчас либо даст мне по морде, либо…

– Ты правда хочешь знать?

– Ага.

– Это довольно долгая история…

– Не страшно.

Его грудь раздувается, как воздушный шар, словно он делает глубокий вдох за нас обоих.

– Когда-то, давным-давно…

– Погоди. Ты серьезно?

– Что?

– Насчет «когда-то, давным-давно»?

– Да, приятель. А что, вышли какие-то новые правила насчет того, как надо рассказывать истории?

Мы смеемся.

– Ладно, тогда продолжай, – говорю я.

– Когда-то, давным-давно, – медленно начинает он заново, – жил на свете маленький мальчик. И он очень любил своего отца. – Глаза застывают, растворяются в ночи. – После того как умерла мать мальчика, отец учил сына всему, что знал сам. Они мечтали проехать через всю страну и съесть по куску пирога в каждом кафе-дайнере[53], которое попадется по дороге. Стать первыми американскими индейцами в космосе. Вместе отец и сын были неуязвимы. Они были непобедимы.

В его глазах взрываются звезды. Звуки голоса плывут прочь.

– А потом однажды вечером, когда они едут в машине посреди непроглядно-черного ничто, в небе появляются две красно-белые мигалки. По радио поет Кэрол Кинг. Белый коп светит фонарем в окошко. Отца маленького мальчика выволакивают из машины, – эти слова Уэб почти выкрикивает, молотя ветер словами. – Хруст. Удары. Вопли. «Заткни пасть, индеец, убирайся на свою землю». – «Но это и есть моя земля!» – «Не смей огрызаться!»