– Дальше понятно, а жить уроду – до ужина. К Вирстену.

– Вот! Пускай его кошки в закате кормят. Тухлыми крысами.

– Это уже не наша забота. – Закон к дезертирам и прежде был суров, но после Эзелхарда Бруно дезертирство объявил еще и государственной изменой, заодно создав Безотлагательный трибунал, разбиравший дела в течение дня. Председательствовавший там начальник канцелярии, помимо вредного характера, был еще и ярым законником, уступая в этом разве что папаше Симону, вот и выносили исключительно смертные приговоры. С полного одобрения Руппи, хотя его мнением никто не интересовался.

Лезть назад в карету смысла не было, а лишний раз любоваться на начальство… Бруно не Олаф, не прежний Олаф! Руппи свистнул, подзывая Морока, рысившего, на зависть рейтарам, рядом с каретой, и вскочил в седло, намереваясь проехаться вдоль штабной колонны и проверить разъезды, однако узреть фельдмаршала все же пришлось. Господин командующий, проявив умеренное любопытство, вылез наружу и потребовал Штурриша. Выслушал, посмотрел на изловчившегося бухнуться на колени преступника, пожал плечами и махнул рукой, мол, везите куда сказано.

– Обычный трусливый мерзавец, – объявил он, – и не надо мне тут про одержимых. Курьер выезжает в восемь утра, к этому часу письмо в Штарквинд должно быть у меня.

– Да, господин фельдмаршал, – заверил Руппи и послал Морока в галоп. Объяснить старому быку, что в бочке, которую он катает, сидит змея, возможным не представлялось.

2

«У Ирэны остался только брат, – переживал Ариго, – но мы с Валентином в одной армии и не сможем вернуться до весны. Я был бы спокоен, зная, что Вы простили моей жене ее сестру, но не знаю, возможно ли это. Лионель, с которым мы перед моим отъездом в Альт-Вельдер перешли на «ты», дарит нам с Ирэной неделю счастья, но кроме дел и слов есть то, что Вы, желая мне добра, станете держать при себе. Я не из чутких, но моя жена одно лицо с покойной сестрой…»

Жермон умилял. Писем «больше, чем племянника» графиня Савиньяк не ждала, полагая, что в душу и голову счастливчика, кроме Ирэны, влезет разве что война, однако молодой супруг раз за разом брался за перо. Шесть страниц отправленного с дороги любовного рапорта повергли бы мэтра Капотту с его гиеной в праведный гнев. Короткие, рубленые фразы и рефреном – «я ждал именно ее», «я люблю ее», «я всегда буду любить ее», «я буду любить только ее»… Никаких изысканных сравнений, превосходных степеней и редких цитат, зато светло и сильно, ну да солнцу висюльки без надобности. Лампам этого не уразуметь!

«Догорает лампада любви, – услужливо высунулась из памяти вроде бы намертво забытая ахинея, – и сгущается сумрак забвенья, яд печали струится в крови, отравляя восторг единенья!»

О да, яд струился! В крови Пьера-Луи и Магдалы, а утонченная Каролина устраивала поэтические турниры и сетовала на всеобщее огрубление и утрату чувства прекрасного. И еще она осуждала Приддов, пустивших в свой дом вдову Карла Борна. Арлетта тогда жила будто в дурном сне, но запомнила, как Кара подносит к глазам траурный черно-красный платочек и проклинает убийцу. Искренне, ведь разбитые мятежники ставят под удар благонадежную родню.

«Я не желаю их знать, – шептала графиня Ариго, – будь они прокляты! Все! Ты веришь мне?!» Арлетта верила, хотя ей было все равно. Кара проторчала в Савиньяке месяц, она даже пыталась распоряжаться – не дал подоспевший Бертрам. Разумеется, графиню Ариго никто не тронул – в верности Пьера-Луи не сомневались, а Сильвестр был помешан на доказательствах… И все равно Каролина при каждом удобном случае отрекалась от Борнов, аж разорвала на глазах столичных гостей письмо сестры. «Я не могу оскорбить память супруга, – уверяла вдова, – он всю жизнь воевал с Дриксен и запретил бы мне содержать негодяев, сбежавших под крыло врагов Талига!»

О мятеже сестра Кары знала вряд ли, зато, когда Пьер-Луи умирал, была в Гайярэ. Таких свидетелей надо либо убивать, либо досыта кормить, так что Каролина по большому счету оказалась дурой. В отличие от сестрицы, которая нашла на что жить, а через полгода Валмон заметил, что кансилльер ведет себя странно. В чем только не искали причину, но не в исчезнувшей на чужбине старой деве с ее зельями и подведенными бровями… Эдакий желудь, из которого стремительно вырастали преотвратные дубы, те самые, с герба Штанцлеров…

«Неподвластны злу!» Сочиненный дриксенскими прохиндеями девиз стараниями клеща Августа превратился в издевательство, но зло порой в самом деле ломает зубы. О таких, как Жермон.

«Хороший ты мой, – принялось быстро выводить перо, – я удивлена разве что тем, что ты столько пишешь. Соберано Алваро сказал на нашей с Арно свадьбе, что счастье требует полной сосредоточенности, а ты еще слишком долго обходился без любви, и любви это надоело. Так что изволь выжить, сколько бы войн тебе ни предстояло. Когда я доберусь до Савиньяка, то подберу вам подарки, но прежде я должна узнать вкусы графини Ариго и ее саму. Тогда же я пойму, сколько и каких родственников могу разглядеть за ее плечом. Мне кажется, что с моим зрением я увижу только братьев…»

Сообщать несомненно счастливому мужу о своих ощущениях графиня не собиралась, но за плечом новой графини Ариго Арлетте упорно виделся Ли. Матери вечно путают головы и души взрослых детей с собственными, но не будь выстрела Габриэлы, Ирэна могла достаться Лионелю, и это было бы… интересным. Отчего-то казалось, что сын и вдова Гирке шагнули друг к другу и отшатнулись, хотя вряд ли успели это понять. Ирэне повезло – рядом с ее пустотой оказался Жермон, а вот повезло ли ему самому? Графине хотелось думать, что да: Ангелика Гогенлоэ умела любить и очень долго была хороша собой. Молодость и красота кончились разом. Дамы единогласно обвинили в этом супрема, недолюбливавшая Спрута Арлетта приняла общее мнение, хотя Гектор и намекал, что не все так просто.

И в самом деле, что может быть проще сыноубийства или убийства друга? А люди глотают любую чушь, лишь бы выглядело сразу и броско, и пакостно, хотя до того, что натворила Кара, не додумался ни Иссерциал, ни Дидерих. Мужеубийцы, оклеветанные потомки и отравленные невесты у них, конечно, водились, но по отдельности, да и не вывел бы Дидерих возжелавшую поэта деву злодейкой. Будь сочинитель в добром расположении духа, влюбленные бежали бы в лес и средь дикой натуры завели бы восьмерых детей, в противном случае деву бы ждал постылый брак с последующим самоубийством или смерть от руки разъяренного отца, но кто все же сделал пьесу из смерти наследника Приддов? Дурного толка пьесу.

Уже привычный бой часов… Как быстро привыкаешь к чужим часам, потолкам и стульям, если в собственном доме пусто. То есть часы, потолки и стулья в Савиньяке, конечно, есть, но мальчишки ближе к Старой Придде.

Без четверти восемь, пора к Рудольфу – ужинать и обсуждать грядущий прием. Регент Талига не может в Новый год не собрать цвет державы, даже если этот цвет побит градом и объеден гусеницами. Гостей по зиме и по войне ожидается негусто, но показать им, что север с югом в лице Ноймариненов и Савиньяков вместе, придется.

– Госпожа графиня, – докладывает камеристка, выписанная из Фарны после истории с письмом девицы Арамона, – пришли от герцога.