успешного завершения моего сериала «Прощайте, товарищи!», в начале 2012-го, я рассказал по телефону одному из сопродюсеров сериала, норвежцу Торстейну Грюде, о деле Магнитского. С руководителем кинокомпании Piraya («Пиранья») Торстейном мы познакомились еще в 2008-м на кинофестивале «Един Свет» в Праге. Тогда в присутствии Вацлава Гавела мне вручили приз имени Рудольфа Врбы за фильм «Бунт. Дело Литвиненко». Врба был узником Освенцима и первым, как считается, рассказал миру о нацистских концентрационных лагерях. Это был приз «Право знать» - Right to Know.

И здесь опять же у меня возникает ассоциация со скандалом вокруг «Акта Магнитского». Очень печальная на самом деле. В день показа фильма в Осло норвежская газета напечатала письмо, подписанное якобы вдовой Магнитского. Жирным шрифтом красовался заголовок: «Показывать этот фильм - все равно что защищать Брейвика или отрицать Холокост».

После церемонии присуждения приза в 2008-м ко мне подошел просто одетый невысокий рыжий веснушчатый парень с прямым открытым приветливым взглядом. «Хай, Андрей! - сказал он, широко улыбаясь. -Меня зовут Торстейн Г рюде, я из Норвегии, и я хотел бы с тобой работать».

До нашего телефонного разговора зимой 2012-го Торстейн почти ничего не знал о Магнитском, но уже неделю спустя, в Ставангере, мы приняли решение начать работу над фильмом под рабочим названием «Список Магнитского». Торстейн успел «прогуглить» Браудера и заинтересовался такими сюжетами, связанными с его прошлым, как загадочные смерти медиабарона Роберта Максвелла и банкира-миллиардера Эдмонда Сафры. Я, разумеется, знал об этих историях, но не был уверен, что им найдется место в нашем фильме. Я считал, что дело Магнитского исключительно хорошо задокументировано, а истории связей Браудера с Максвеллом и Сафрой попахивали конспирологией, которая к тому же могла нас увести в сторону от темы героической борьбы за права человека. Ведь самым главным для меня как киношника было то, что фильм не должен стать типичным журналистским расследованием. Мне важна была драма, атмосфера, эмоции, экзистенциальная дилемма главного героя.

Я собирался снимать не цельный игровой фильм, а то, что в профессиональном жаргоне называется докудрамой, где постановочные сцены перемежаются хроникой, интервью, а закадровый голос связывает все в единое целое. При этом я был полон решимости избегать компромиссов в игровых сценах, типичных для малобюджетных драматических «реконструкций».

Торстейн, надо сказать, недолюбливает игровое кино. Он документалист до мозга костей, у которого актер на экране, условности традиционного художественного кино за редким исключением вызывают отторжение. И я это отчасти понимаю. Такое отношение к кино напоминает некоторые мысли Тарковского. Хотя сам Тарковский документального кино не снимал, он считал его высшей кинематографической формой. Оно -правда, оно - запечатленное время. Увы, мало кто из наших телевизионных работодателей видит задачу авторов документального фильма в том, чтобы запечатлевать время. Да и правда, как оказалось, интересна далеко не всем.

У нас с Торстейном не было времени на теоретизирование, но некоторую разницу между нами в подходе к истории Магнитского я осознавал. В отличие от меня Торстейн все-таки надеялся сделать какое-нибудь сенсационное журналистское открытие; но было и другое, вполне естественное несовпадение. Дело Магнитского стало вопросом международной политики, и его лицом является американец Браудер, но россиянин, конечно же, видит его не так, как человек Запада. И дело не только в самих деталях детективной истории с кражей четверти миллиарда долларов из российской казны, которую, по словам Браудера, распутал Магнитский.

То историческое потрясение, которое дало толчок самым невероятным аферам - распад СССР и смена политической и экономической системы в России, - для современного западного европейца пустой звук. Да и вообще в сегодняшнем стабильном буржуазном обществе история - это некая специальная область, не имеющая к действительности прямого отношения. Исчезают последние из тех, кто застал нацизм, фашизм или оккупацию. Есть, конечно, такое понятие, как «шестидесятые» - период протестных волнений среди западных студентов и интеллектуалов, но эти события все-таки не стали общенациональным явлением, и затронутое ими поколение уже уходит на пенсию.

В России история актуальна всегда, она ежедневно где-то рядом, ежечасно подстерегает за углом. Всех, а не только студентов, профессоров и долгожителей. И исторические понятия - в повседневном разговорном обиходе. 1990-е, например, для западного человека - это стиль музыки или одежды. Для нас же это эпоха, имевшая решающие последствия для сегодняшней жизни. А до лихих 1990-х был Горбачев. А после них Путин. И все это - исторические эпохи, а не «просто» канцлеры Шредер и Меркель, премьеры Блэр да Камерон, несмотря на всю их разницу. Не говоря уже о никому не известных лидерах правящих партий таких стран, как Норвегия или Швейцария.

Мои западные коллеги, разумеется, не могут и не обязаны распознавать все то, что мы связываем со словом «приватизация», хотя приватизации, разумеется, происходят и на Западе. Ничего не скажет им и богатый оттенками термин «совок», как ни объясняй. А я с самого начала считал, что суть истории Магнитского и Браудера не будет до конца понятна вне контекста новейшей истории нашей страны.

Третьим, а может быть, и первым главным героем этой истории были... деньги. Беспрецедентные сверхприбыли постсоветской приватизации. Браудер убедил меня, что и он, и Магнитский были положительными героями в этой драме. Но, не осознавая всю ее грандиозность, весь трагический абсурд молниеносного перерождения дряхлой утопии в постсоветскую войну всех против всех, нельзя было в полной мере, как мне казалось, увлечься историей российского бухгалтера Магнитского и его американского шефа. Ни восторгаться их героизмом, ни -впоследствии - мучиться сомнениями в их честности.

2012-2013 годы. Мы собираем средства на финансирование фильма

Как бы там ни было, мы с Торстейном отправились в путешествие вместе, пусть и с разным багажом. Это было путешествие как в переносном, так и в буквальном смысле. Еще до съемок, которые происходили в восьми странах, мы много ездили: финансирование такого фильма, как наш, в Европе связано с большим количеством встреч в разных городах и странах и участием в различных форумах, где проекты соревнуются за внимание финансирующих организаций.

Что значит «такой фильм, как наш»? Высококачественный, международный и независимый, сказал бы Торстейн. Но это не самохвальство, а как бы технические параметры. Имеется в виду фильм, профинансированный из прозрачных, по большей части общественных источников, при участии нескольких общественных (то есть практически государственных) телеканалов.

Мы с Торстейном подозревали, что Билл Браудер профинансировал, целиком или частично, какие-то медийные проекты, посвященные Магнитскому. Такое вливание на первый взгляд могло бы сэкономить месяцы «обивания порогов» и ожидания решений. Но мы отказались от идеи просить денег у