по квартире сама, уговаривая своих нянек выпустить ее погулять, но постоянно получала отказы. Они продолжали ходить к ней, теперь уже не так часто. Спустя два месяца в жизни Александра и Сержа все вставало на свои места. Они продолжали работать. Серж приезжал к ней каждые три дня, привозил продукты, общался. Рассказывал, как навещал тетю, отчего глаза Риты сразу становились мокрыми. Она просила купить ей одежды потеплее. Время близилось к осени. Она выбиралась на крышу одна, и начинала там тренироваться. Сначала делала простые упражнения, приседала, качала пресс. Но с каждым днем все больше и больше увеличивала нагрузку со скакалкой. С ней Рита стала неразлучной, поначалу задыхалась, но изо дня в день она все больше и больше набирала сил. Серж принес ей теплых вещей. Проводив его, дождавшись, когда он сядет и уедет, она оделась и вышла на улицу, ей так хотелось прогуляться. Закрыв капюшоном почти все лицо, она медленно шла, заглядывая в витрины магазинов, кафе, в которых сидели счастливые люди. Она затосковала по дому и вспоминала тетушку Антонию, которая до сих пор в печали, по словам Сержа. Рита решилась на риск, и направилась к своему дому. Она шла, постоянно оборачиваясь по сторонам, держа руки в кармане, крепко сжимала нож в руке, считая, что с ним ей будет безопаснее. Она бежала по мостовой, то закрывая, то открывая глаза. Наконец-то она чувствовала легкость. Она не в четырех стенах. Но страх не покидал ее, вдруг, кто-то узнает или поймает. А вдруг у дома слежка. Конечно, наверняка, это маразм, но все же. Она переживала, что поступает не так, ведь это было подло по отношению к Сержу и Стевану. Они оберегали ее, а она ставит все под удар.

Заморосил легкий дождь, она подняла к нему лицо и, закрыв глаза, словно впитывала в себя его капли. Замедляя свой шаг по мере приближения к родному району, она начинала кусать пальцы от волнения.

— Зачем я здесь? Из этого ничего хорошего не выйдет!

На улице было темно, и в домах горел свет, было хорошо видно, кто чем занимается. Рита перешла улицу и спряталась за кленом, который стоял там все ее детство.

— Привет, дружочек, — ласково она поприветствовала его и обняла, чувствуя в нем что-то родное. Она выглянула из-за него и посмотрела на свой дом. Свет на кухне в это время как обычно горел. Под этим углом было сложно что-то разглядеть, и она немного прошла вперед и обняла другое дерево.

Антония сидела за столом и ужинала, перебирая что-то в тарелке. Рите было достаточно увидеть ее спину, чтобы проскулить от отчаяния. Напугавшись, она закрыла свой рот руками. Она увидела ее, и сердце сжалось. Хотелось бежать к ней, упасть в ее объятья. Она не могла сдержать слез и стояла, без конца вытирая то и дело набухающие от слёз глаза. Антония встала и, идя к раковине, посмотрела в окно, показав Рите свои блестящие тоскливые глаза. Рита заметила на ее шее свой медальон и рефлекторно потрогала свою шею.

— Родная моя! Как же мне тебя не хватает. Как же больно смотреть на тебя и не сметь подойти, обнять.

Она стояла неподвижно, промокнув до нитки, губы ее посинели, но она продолжала стоять и смотреть на свою любимую тетю, которая заменяла ей мать. Она дождалась, когда погаснет свет, и, постояв еще немного, разглядывала в доме все: окна, ставни, крышу. Она пыталась сфотографировать в памяти все, что только могла, каждый нюанс, мельчайшую деталь, яблоню у дома. Ей хотелось подойти к дому и тронуть его стены, вспомнить его тепло и уют. Но она не сделала этого. Подняв нож, который обронила, когда закрывала рот от криков, она убрала его в карман, и нехотя направилась обратно в свое убежище. К дому тети она бежала с надеждой, а в квартиру Стевана она возвращалась нехотя, еле переплетая уставшими ногами. Боль настолько окутала ее, и эта боль была не ее, а Антонии, она чувствовала ее боль и боль тех матерей, которые потеряли своих дочерей, всех тех, кого она видела и кому смотрела в глаза.

— Несчастные женщины, матери и дочери…

Их боль, боль их утрат не имеет границ, она бесконечна. Узнай матери, как погибали их дочери, боль становилась бы еще сильнее. Каково узнать, что твое дитя было растерзано, словно диким зверем. Если бы это был зверь, возможно, боль была бы не такой, но узнай они, что это сделали состоятельные мужчины, которые лишали кого-то жизни ради забавы… Сомневаюсь, что какую-нибудь из матерей не посетила бы мысль убийства. Убийства того, кто это сделал.

Рита остановилась на мосту и, облокотившись о перила, смотрела вниз, она притворилась сама себе, что хочет спрыгнуть и, отключив свой рассудок, погрузилась в транс. Она резко открыла глаза, отчего ее зрачки раскрылись широко, и подняла голову кверху.

— Я поняла свое предназначение! Я поняла, почему выжила!

Вдруг ей захотелось кричать во все горло, но она лишь думала об этом. Ободрившись, она прибавила шаг и побежала, с ее головы сполз капюшон и оголил заросшую щетиной голову. Исхудалые скулы, шрам, бледное лицо. Со стороны она была похожа на пятнадцатилетнего мальчишку. Она бежала, что только было в ней сил. По пути не встретила никого. Город спал.

О своей прогулке она не стала никому говорить, хотя теперь в ее память врезался образ тети, которая одиноко сидит на кухне, и от этого ей было больно. Она чувствовала, что в ее одиночестве и боли именно ее вина. Именно она виновата в том, что тете сейчас одиноко, и придется доживать свои дни одной.

Рита часами занималась на крыше, постоянно думая об этом, и ее ненависть к себе и к тем, из-за кого это все началось, росла с каждым днем. Тело ее крепло. На руках и ногах появились мышцы, да и хват ее рук стал сильнее и жестче. Серж видел, что она занимается и как-то застал на крыше в момент, когда она занималась с ножом, отрабатывая удары. Он ничего не сказал, лишь присел и наблюдал.

Запыхавшаяся, она подошла к нему и, вытираясь, начала разговор.

— Ты сегодня рано.

— Нет клиентов. Решил побыть с тобой. А ты, я смотрю, времени зря не теряешь. Тут холодно, может, пойдем внутрь?

— Не могу сидеть на месте. И так слишком долго лежала неподвижно. Чего ты улыбаешься?

— Твои волосы, они растут, стали еще темнее и красивее.

— Ну, до моей длины еще далеко. Но и