Мойра, казалось, никак не отреагировала, хотя Дэвид и ощутил легкий пинок в бок. Пусть дерется. Она права, что утихомиривает его, а то еще вдруг окажется, что их возница понимает гэльский язык и заинтересуется, кто эти два пассажира – один в грубой одежде наемника, второй – в темной сутане бенедиктинца с надвинутым на лицо капюшоном. Но Дэвид словно потерял голову от радости и любви к Мойре. Подстриженная под мальчишку, забавная, она оставалась все такой же очаровательной, милой, желанной… И он так истосковался по ней, что вместо того, чтобы сразу тронуться в путь, не отказал себе в удовольствии провести с ней ночь в Сент-Эндрюсе. Это была такая сладкая ночь! И как упоительно было вновь обнимать и ласкать ее, ощущать страстную отзывчивость ее тела и самому отдаваться ей в неге наслаждения.

Она была столь пылкой, что Дэвид в какой-то миг даже заволновался, не повредят ли их любовные игры ребенку, которого она носит под сердцем. Но когда он сказал ей об этом, Мойра лишь рассмеялась.

– Мне кажется, что это дитя и сделало меня такой чувственной к ласкам. Каждое твое прикосновение приносит мне дикую радость, я как будто сама не своя. О, люби же меня, люби!..

По крайней мере, эти ласки помогли Мойре отойти от шока, который она испытала, когда Дэвид поведал ей о том, кто она и какого рода. Отец – шотландец с Пограничья и оттуда же мать-англичанка. Мойра была потрясена.

– Нора всегда говорила, что мне нельзя возвращаться в края, откуда она родом! – испуганно твердила она. – Мать опасалась мести, она страшилась… И ты хочешь отвезти меня к ним?

Дэвида даже озадачили ее почти детские страхи: Мойра всегда казалась ему достаточно разумной и сильной, но, видимо, мать постаралась так глубоко заложить в нее страх перед местью родичей убитого ею Уолтера Керра, что она просто запаниковала. Дэвиду пришлось постараться, чтобы Мойра, испытывавшая ужас и страшившаяся ехать к Геронам, поняла, как это может изменить ее жизнь. Она возвысится, ей не нужно будет рассчитывать только на свою привлекательность – наоборот, она будет знать, что ее красота отныне защищена высоким положением. Поэтому он вновь и вновь рассказывал о Геронах, родне ее матери из замка Форд-Касл, о том, какой это уважаемый род в Пограничье. Что же касается мести, то, будь нынче не столь тревожное время, ее появление вполне могло бы даже стать поводом для примирения двух враждующих родов, Геронов и Керров. Ну, если родственник Мойры – ее лихой дядюшка Джон Бастард – не натворил на границе еще каких-нибудь дел за истекшее время.

Это были долгие разговоры. Но были еще и долгие упоительные ласки. А потом ранний отъезд. Они переправились через воды залива Ферт-оф-Форт и, когда совсем рассвело, спустились на пристань городка Лит[29] близ Эдинбурга. Здесь была обычная портовая суета, воздух пах морем и свежей рыбой, у берега сновали парусники, грузчики сносили тюки с кораблей, над тесно стоявшими в стороне домиками поднимался ввысь дым из множества труб, который вскоре развеивался свежим морским ветром. Чтобы поскорее попасть в Эдинбург, Дэвид предпочел нанять двуколку – из тех, что стояли вдоль набережной Лита к услугам желающих проехать в саму столицу. И вот не прошло и часа по их прибытии, как крепкий бурый мул втащил двуколку на обвеваемый ветрами зеленый Килтон Хил. Они миновали несколько сторожевых вышек и грубые стены городской тюрьмы – и перед ними раскинулся Эдинбург.

Мойра смотрела вперед широко раскрытыми глазами.

– Дун Эдин![30] – выдохнула она восхищенно.

В свете прорывавшихся сквозь облака лучей солнца столица Шотландии показалась ей удивительной и прекрасной. Ряды домов, башни, колокольни, шпили великолепных церквей, а еще дальше, словно король на троне, на высокой скале возвышался над городом замок королей. И все это в обрамлении зеленых волнистых холмов, в мягком сиянии солнца.

Мойра действительно была дикаркой с севера, но благодаря врожденному достоинству ей удалось сдержать бурное восхищение. Она сидела подле Дэвида и озиралась по сторонам, пока возница направлял двуколку вниз и пока они наконец не оказались на улицах города. Дэвид рассказал Мойре, что среди скопления городских построек Эдинбурга есть немало настоящих дворцов-замков: многие шотландские вельможи предпочитают иметь собственные особняки в столице, чтобы в любой момент оказаться при дворе, дабы скорее сделать карьеру.

Мойра спросила:

– Если ты столько знаешь об Эдинбурге, то, выходит, нередко бывал тут?

– Бывал, – чуть кивнул Дэвид, разглядывая многочисленные кровли и колокольни впереди. – Красивый город. Он не может не вызывать восхищения.

– Но как же тогда…

Она не договорила, замялась. Все же Дэвид был тут чужаком, засланным лазутчиком. Хотя и она сама… Мойра уже не знала, кто она в этой стране.

Дэвид догадался, о чем она подумала.

– У меня есть друзья по обе стороны границы. Надо быть жителем Пограничья, чтобы понимать, что зачастую соседи с севера могут быть ближе тех, кто живет далеко на юге.

Он говорил очень тихо, она почти не расслышала его слов. Сильные впечатления от всего увиденного кружили ей голову. Ей было волнительно, но и любопытно.

Мойра ниже надвинула капюшон на лицо и украдкой поглядывала по сторонам. Это был совсем иной мир, совсем другая Шотландия. Молодая женщина обратила внимание на пасущихся на зеленых склонах овец: на Севере этих животных не разводили, считая, что их легко можно похитить, а добыча скота была одним из занятий горных катеранов. И все же овцы считались признаком достатка и мира. Тут же их вон сколько! И пасут их дети или совсем юные девушки. Словно не опасаются, что кто-то нападет и заберет у них животных. Отметила Мойра и то, что нигде не видно мужчин в килтах и по сути нет клетчатых пледов, столь привычных в Хайленде. Мойру это удивляло, хотя она и обрадовалась, заметив, что жители низин носят береты, очень похожие на те, в каких ходят горцы, и что они тоже любят украшать их перьями. Но если на севере украшать себя пером мог лишь человек знатного рода, то тут кто только не пристегивал перья к беретам: ратники в кольчугах, торговцы-лоточники, обычный ремесленник, толкавший тележку с поклажей, и писец, выкрикивающий, что готов за пенс написать письмо любому желающему или даже составить купчую.

А еще она видела, что, в отличие от горских женщин, свободно разгуливающих с непокрытой головой, местные уроженки в основном носили чепцы всевозможных фасонов или длинные головные платки. И только совсем юные девушки ходили простоволосыми, перевязав длинные волосы лентой или просто распустив их по плечам. Причем на многих были одежды ярких расцветок – в Хайленде такие носят лишь состоятельные жены клансменов, да и то во время праздника. Тут же даже продававшая фиалки цветочница щеголяла в алой юбке и ярко-желтом корсаже с зеленой шнуровкой. Но при этом обувь была не на всех, многие бродили по булыжной мостовой босиком, стараясь не вступить в конский или собачий помет.