Когда налетчики вернулись в ахейский лагерь, трофеи, добытые в разоренных городах, включая и людей, пересчитали и распределили между всеми. Агамемнону дали право присмотреть женщину, и он выбрал себе в личные рабыни Хрисеиду. Ахилл взял себе в награду Брисеиду. Остальные сокровища и прочих рабов – и мужчин, и женщин – раздали великим царям, царевичам и военачальникам, далее – их подчиненным и следом всем вплоть до рядовых бойцов, а те разбирали оставшееся жеребьевкой.

Ближе к концу девятого года ни с той, ни с другой стороны достигнуто не было ничего. Троянцам не удалось изгнать ахейцев, а ахейцы нисколько не приблизились к тому, чтобы вернуть Елену, – все осталось так, как было в тот первый день, когда в бою пал Протесилай.

Но все того и гляди изменится. Чуть тлевшая война вскоре займется огнем.

Располагавшиеся поодаль от командирской ставки Агамемнона корабли и шатры мирмидонян стали для Брисеиды средоточием ее жизни. Оставаясь в собственности у Ахилла, она перемещалась по лагерю, оплакивая утрату всего и всех, кого знала и любила в Лирнессе. Патрокл, друг Ахилла и время от времени его любовник, относился к юной царевне с приязнью и теплом и делал все, что в его силах, чтобы утешить и порадовать ее.

– Ахиллу ты более чем люба, – говаривал он. – Когда все это закончится, он заберет тебя во Фтию – женой своей и царицей. Разве не хорошо тебе будет?

На что Брисеида лишь скорбно улыбалась и качала головой.

Между тем Агамемнон упивался плодами своих грабежей и налетов, выбрав себе в личные рабыни и прислужницы красавицу Хрисеиду.

Хрис, жрец Аполлона и отец Хрисеиды, оставил дымившиеся развалины родного города Хриса[132] и приплыл к греческому лагерю. У строго охраняемых ворот в палисаде он взмолился, чтобы его пропустили внутрь и дали поговорить с военачальниками. Стража отвела его в ставку к Агамемнону. Простершись перед троном, Хрис вцепился в колени Агамемнона – как полагалось, если просишь одолжения у властителя.

– Наш город назван в честь золота, что когда-то было нашим богатством. Верни мне мою дочь, великий Агамемнон, и все сокровища, какие есть у меня, будут твоими.

Агамемнон оттолкнул руки старика от себя.

– Все, что есть у тебя, мы вольны забрать когда пожелаем, – промолвил он. – А Хрисеида – моя. Законная добыча войны. Она меня услаждает и состарится у меня в услужении. У прялки днем, а ночью в постели моей.

Стража и прислуга захихикали. Хрис повесил голову и вновь обнял колени Агамемнона.

– Во имя милосердия, устрашающий царь…

– Хватит мне тут, старик! – Агамемнон пнул Хриса. – Твои сопли и слезы мне отвратительны. Убирайся немедля – или сам окажешься в плену.

Хриса собаками отогнали вдоль берега назад к его кораблю. Буйные дети военного лагеря бежали за ним и кидались камнями, насмехаясь над его горючей бедой. Там же на песке пал он на колени и воззвал к своему божественному заступнику.

– Аполлон Сминфей, повелитель мышей и людей! Златой бог лучников и авгуров. Если служение мое и преданность хоть сколько-нибудь радовали тебя, отомсти за меня сейчас этим жестоким данайцам. Насмехаясь над приверженным жрецом твоим, они насмехаются над тобой. Отомсти за меня – и отомстишь за свою честь. По стреле твоей за каждую мою слезу.

Аполлон услышал эту молитву и внял ей тут же. Ринулся он с Олимпа с полным колчаном чумных стрел за спиной. Сперва расстрелял ими животных – мулов, лошадей и псов, – а следом взялся за ахейских мужчин, женщин и детей[133]. Девять дней ядовитые стрелы дождем сыпались на корабли и по всему лагерю. Зараза в военном лагере наводит больше страха, чем пожар, нападение из засады или любая угроза вражеского штурма. Распространение хвори казалось неостановимым. Все больше и больше мертвых тел приходилось сжигать ахейцам. Повсюду царил смрад смерти.

На десятый день Ахилл, встревоженный разорением в рядах своих мирмидонских ратников и тем, до чего стремительно падает боевой дух и настрой во всем воинстве, призвал провидца Калхаса на сход всех ключевых военачальников – Агамемнона, Менелая, Одиссея, Диомеда, Идоменея, Нестора, Аякса и самого себя.

– Калхас, – сказал он, – ты одарен взором, проницающим непроглядные замыслы бессмертных и проявления Рока. Скажи, за что карают нас этим дождем погибели? Какого бога обидели мы и как можно это исправить?

Калхас сплел и расплел пальцы.

– Говори! – велел Ахилл.

Калхас опечаленно покачал головой.

– Хочешь сказать, что не ведаешь?

– Милый сын Пелея, ведаю я даже слишком отчетливо, – ответил Калхас, – но есть здесь такие, кто не пожелает услышать правду. Если скажу прямо, боюсь, это взбесит того, кому достанет власти убить меня за то, что я открыл свое знание.

– Любому, кто посмеет угрожать хоть единому серебряному волосу на твоей голове, сперва придется иметь дело со мной, – заявил Ахилл. – Клянусь в этом. Ты под моей защитой. Говори вольно.

От этих слов Калхас приободрился.

– Хорошо же, – молвил он. – Случившееся вполне ясно. Сияющий Аполлон ответил на молитвы слуги своего Хриса, чью дочь царь Агамемнон отказывается возвращать. Эта напасть – кара Аполлона за то, как мы обошлись с тем, кто дорог Аполлону. – Тут он нервно глянул на Агамемнона. – Не прося никакого выкупа, ты обязан вернуть Хрисеиду ее отцу, Царь людей. Когда совершишь это и принесешь жертвы Аполлону – лишь тогда хворь уйдет.

Агамемнон изумленно вытаращился.

– Что-что?

– Пока Хрисеида остается в твоей свите, болезнь продолжит бушевать.

– Всякий раз, когда я прошу тебя о пророчестве, – проговорил Агамемнон, постепенно заливаясь краской, – всякий клятый раз выходит сплошной мрак и ужас. Твои советы вечно сводятся к тому, чтоб я чем-нибудь пожертвовал – моей дочерью, моим золотом, моей свитой… Вечно я крайний. Никогда не какой-нибудь другой царь или царевич – всегда я. Почему я должен терять Хрисеиду? Она красивая, мудрая, сообразительная и сноровистая. Она мне дороже моей жены Клитемнестры в Микенах. Я ее заслужил. Она моя по праву. А ты, значит, осмеливаешься наказывать мне, чтоб я ее вернул за так? Без малейшей выгоды? Да тебя удавить надо за твою наглость.

– Ты в своем праве, владыка, – невозмутимо отозвался Калхас, – но ты, надо полагать, помнишь, что Ахилл только что пообещал за меня вступиться. Это, вероятно, тебе захочется обмозговать, прежде чем поднимать руку в гневе.