Ахилл встал перед Калхасом, скрестив на груди руки.

То, что верховный царь крепко не в духе, теперь уже стало зримо всем, однако ему достало инстинкта самосохранения, чтобы удержаться от физической стычки с человеком, который, как он понимал, одолеет его в любом виде рукопашного боя. Кроме того, в самом сердце своем понимал он и другое: Калхас, должно быть, прав. Он всегда прав. Однако сочетание вызывающего блеска в глазах Ахилла и осознания, что Хрисеиду придется отдать, оказалось для Агамемнона чрезмерным. Так принизить его не только при всех владыках и военачальниках у себя в войске, но и при их стражниках и штабных – несносное оскорбление гордости и достоинства. Весть об этом – несомненно, преувеличенная, чтобы выглядел он еще глупее и беспомощнее, – разлетится по всему лагерю быстрее лесного пожара, быстрее этой клятой хвори.

– Хорошо же, – произнес он наконец, надеясь, что прозвучало со сдержанным или даже скучающим великодушием. – Одиссей, возьми корабль и верни девушку отцу, но в возмещение пусть позволено мне будет взять себе в наложницы другую. Это по правде, верно?

Остальные согласно закивали.

– Справедливо, – сказал Менелай.

– Хорошо, – молвил Агамемнон. – Тогда выбираю я девушку, на какую глаз положил Ахилл, – Брисеиду, так ее звать, кажется?

– Ой нет, – произнес Ахилл. – Ни за что.

– Не я ли командующий ахейской армией? Почему это расставаться с сокровищами ради общего блага всегда приходится мне? Беру Брисеиду. Решено.

Ахилл взорвался яростью.

– Ах ты свиноглазый куль пьяного дерьма! – С этими словами он выхватил меч и выдал залп пенно-плевого бешенства прямиком Агамемнону в лицо. – Ах ты ублюдок беспородной сучки… Да как ты смеешь! Я приплыл за тобой куда ворон костей не носит, чтобы помочь вызволить твою невестку. Лично мне троянцы ничего плохого не сделали, но и сам я, и мирмидоняне мои ежедневно рискуем жизнью ради тебя и твоего брата. Когда я последний раз видел тебя в доспехах, идущим на смерть? Тебя надо прикончить – как подлого, жалкого, смрадного, трусливого пса.

И Ахилл действительно нанес бы Агамемнону смертельный удар, не сходя с места, не прозвучи из глубин в нем самом голос Афины:

– Ради меня, Ахилл, и ради Царицы небес, любящей равно и тебя, и Агамемнона, убери меч! Поверь, настанет день, когда обретешь ты славу, какой не доставалось никому прежде, но сейчас наберись отваги отступиться.

Ахилл глубоко вздохнул и сунул меч в ножны. Тихо, а потому с еще более устрашающей силой произнес он:

– Возьмешь у меня Брисеиду – и не видать ни тебе, ни армиям союза ни Ахилла, ни мирмидонян его.

Для Агамемнона же никакой внутренний голос божественного спокойствия и разума не прозвучал.

– Плыви себе прочь, мальчишка! – заорал он. – Обойдемся без твоих чар, чванства и помпы. Не нужен ты нам со своими мирмидонянами. Ты, может, и золото, а мы сирая-убогая бронза, но спроси у любого воина, из какого металла они предпочтут себе меч или наконечник копья – из благородного золота или из бронзы. Катись отсюда и предоставь воевать настоящим мужчинам.

Не успел распаленный Ахилл ответить, как выступил вперед Нестор, вскинув руки.

– Прошу вас, прошу вас, прошу! – заговорил он. – Послушай вас сейчас Приам с Гектором, они б хохотали, радуясь и торжествуя! Они бы смеялись и ликовали! Ибо если двое величайших мужей наших войск вцепляются друг другу в глотки, это погибель всему благородному делу, какое мы поклялись совершить. Послушайте меня, я видал в этом мире больше лет, чем оба вы, взятые вместе. Я воевал с дикими кентаврами в горах вместе с Пирифоем и Тесеем. Я участвовал в охоте на неукротимого Калидонского вепря и в походе за Золотым руном в Колхиду, бок о бок с каждым героем, о каких вам доводилось знавать[134]. Поверьте мне, когда говорю вам: подобные междоусобицы – угроза для нас пострашнее даже мора, насланного Владыкой Аполлоном. Агамемнон, великий властитель! Выкажи силу и мудрость. Отступись от Хрисеиды…

– Разве не сказал я уже, что отступлюсь?

– …и согласись не искать ей замены ценой Ахилловой добычи. Ахилл, пади на колени пред своим военачальником. Царственный и божественный скипетр в руках его сообщает нам, что Агамемнон есть наш царь царей, помазанник Зевса[135]. Признай его. Если обниметесь, не проиграть нам.

– Да-да, все это мило, – произнес Агамемнон, опередив Ахилла, – но этот избалованный паскудник восстал против меня. Считает, что это он у нас ключ, каким отопрем Трою и освободим Елену. Войско должно внятно понимать, кто тут командует. Обойдемся без него и его капризных истерик.

– Вот и обходúтесь! – вскричал Ахилл. – Слушай, что провозглашу я, презренная ты лепеха из Тифонова зада. С этого мига объявляю себя вне твоей войны. Самим богам не убедить меня даже пальцем шевельнуть, чтоб вернуть твоему брату драгоценную его жену из Трои. Она мне никто – а ты, царь свиней, даже меньше того. Наступит день, когда приползешь ко мне на коленях, рыдая, слизь ты предательская, и взмолишься, чтоб я воевал за тебя. И когда наступит тот день, я посмеюсь тебе в лицо.

Ахилл вышел вон с высоко поднятой головой. На собрание пала тишина. Агамемнон резко и презрительно фыркнул.

– Вот и прекрасно, что мы от него избавились. К делу.

Хрисеиду забрали, и Одиссей препроводил ее в родной город Хрис к отцу на корабле, груженном быками, коровами и овцами – для жертвоприношения, как велел Калхас. Следом Агамемнон призвал своих глашатаев ТАЛФИБИЯ и ЭВРИБАТА.

– Отправляйтесь в ставку к царевичу Ахиллу и велите ему отдать вам Брисеиду. Сообщите ему, что если откажется, я приду и заберу ее сам.

Глашатаи поклонились и подались, икая от страха, вдоль берега туда, где вытащены были на берег мирмидонские корабли. Перед ними виднелись шатры и хижины Ахилла и его присных.

Ахилл принял их почти тепло.

– Заходите, заходите. Я знаю, кто вы. Не страшитесь. С вами у меня нет раздора. Патрокл, веди Брисеиду. Выпьете со мною вина, любезные мужи?

Те расплылись в улыбках облегчения. Когда Ахиллу того хотелось, он умел ослепить ненатужным обаянием.