Я всегда первая говорю, что моей сестре пришлось нелегко. Наша мама критиковала ее внешность, обделяла любовью и внушила ужасные мысли. Но это укрепило ее характер. Ей пришлось определить перспективы своей жизни и какой она хотела ее видеть, потому что никто другой не сделал бы это за нее. Вот почему она талантлива, а я застряла в роли Шанталь Кревязюк в мире социальных компаний. Вы знаете, кто такая Шанталь Кревязюк? Все нормально. Я и не надеялась, что знаете. Шанталь Кревязюк – пианистка с классическим образованием и автор-исполнитель, которая написала хиты для таких гигантов, как Келли Кларксон, Аврил Лавин, Кристина Агилера и Дрейк. Попутно она выпустила несколько своих альбомов, пытаясь прославить собственное имя. Один из них добился небольшого успеха в Канаде.

Я пишу свои хиты и заслуживаю похвалы, и не только в Канаде. Я бухгалтер в SPOKE, постоянный представитель, менеджер по найму персонала, уборщик, пиарщик и администратор. Я – утиные лапки, работающие под водой, чтобы Большая Пофигистка могла без усилий скользить по озеру. Да, Бретт хорошо разрекламировала компанию. Нужно отдать сестре должное – она предсказала спрос на натурализм и придумала способ превратить это в деньги. Никто больше не хочет слушать историю красивой худой девушки. Люди хотят историю слегка полной, покрытой татуировками, но все еще красивой девушки, над которой издевались и которую заставляли чувствовать себя уродом из-за того, что ей нравились девчонки. Девушки, у которой не осталось выбора, кроме как отточить выдержку и заботиться о себе. Именно такие истории нам нравится слушать сейчас, поэтому Бретт совсем чуть-чуть преувеличила свою.

– Хочешь знать, что я думаю? – спрашивает Джесси, и я, кукла чревовещателя, киваю даже прежде, чем понимаю это. – Патриархат живет, пока женщины противостоят друг другу. Когда женщины собираются вместе, подвергают критике нынешнее положение дел и в итоге начинают противостоять уже ему – появляется угроза для мужского образа жизни. Вот о чем был этот сезон. И без того поодиночке сильные женщины вместе превращались в настоящую мощь. И это их чертовски напугало.

Что значит быть сильной женщиной? В последнее время я много об этом думала и решила: это как-то связано с ответственностью за свои действия, даже если кажется, что у тебя не было выбора, потому что выбор есть всегда. На воссоединениях женщины постоянно твердят о признании. Ты сделала это. Ты сделала то. «Просто признай это!» Они бубнят одно и то же, пока не выбивают из тебя эту фирменную фразу. «Хорошо. Ладно! Я удалила твое приложение, чтобы освободить место. Ну вот, признаюсь!»

Признаться лучше, чем извиняться, лучше, чем отомстить, лучше, чем впустую пообещать измениться. Потому что если тебя заставляют признаться, значит, ты понимаешь, как далеко оторвалась от общего и достойного чувства самосознания. И чем больше времени проводишь на реалити-шоу, тем неуловимее становится проявление самосознания, таким образом увеличивая его самоценность. Но есть один малоизвестный факт о признании – дело не только в победе получателя этих слов. Эти слова еще выступают в роли плетеного стального троса космонавта, не дающего тебе унестись в небытие.

Никто не знает, что сейчас мне есть в чем признаться, но это так. Мы рассказали, что произошло, но умолчали, как. Винс не убивал мою сестру. Это выдумка, которой меня попросила придерживаться Джесси, но я полностью признаю свою роль в этом. Я хочу, чтобы в нашу историю поверили. Частично потому, что знаю: Бретт бы этого хотела. Частично потому, что если кто-то узнает, что произошло на самом деле, я сяду на одиннадцать лет. Я поискала информацию о тех, кто препятствовал расследованию убийств в штате Нью-Йорк, и усреднила сроки их приговоров.

И наконец – надеюсь, не в основном, – я хочу, чтобы в нашу историю поверили, потому что устала стоять в темноте, пока прожектора освещали мою сестру.

Ну вот, призналась.

Раздается звонок в дверь, и мне тут же хочется спрятаться в шкаф. Я наверху в своей спальне, крашусь для сексуальной пижамной вечеринки у Лорен. У меня строгие правила к съемкам моего пробуждения или подготовки к важным мероприятиям. Мне некомфортно появляться по национальному телевидению без макияжа, я должна выглядеть на все сто. За это Лиза и Джесси заперли бы меня и выкинули ключ.

– Винс? – зову я, когда звонок раздается во второй раз. Он не отвечает, поэтому приходится повысить голос: – Винс!

И тогда я слышу, как он выключает звук на телевизоре и тяжело тащится к двери. О, вот это неудобство – идти открывать дверь посреди повтора передачи Top Gear. Доносится тихое бормотание, которое я пытаюсь разобрать, но безуспешно.

– Кто это? – кричу я, отмахиваясь от руки визажиста. Если это один из операторов, я запрусь в ванной. Им не разрешается следовать туда за нами. Ванная играет роль ООН – запретная зона, даже во время войны.

Незваный гость уже поднимается по лестнице. И когда на пороге появляется Джен с замученным видом, я вскакиваю со своего места.

– Это Гринберг! – запоздало сообщает Винс. – И она во фланелевом снагги!

Мы с Джен настороженно смотрим друг на друга. Ее хмурый взгляд резко мрачнеет, когда она всматривается в мое лицо. С таким выражением человек случайно вламывается в туалет к боссу – сгорает от стыда, жалеет. Джейсон, мой визажист, только закончил «подготавливать» мое лицо. Что означает, моя кожа обнажена, покрыта пятнами и жирная от различных сывороток и праймеров. Хуже того, я без накладных ресниц, то есть мои веки совершенно голые. Лет с двадцати я ежемесячно наращивала ресницы в небольшом салоне в Геральд-сквер, пока однажды мастер не отказалась помочь мне, сказав, что своих больше не осталось. Она не могла продолжать процедуры, пока я хоть немного не отращу ресницы. Это было шесть лет назад, и я все еще жду.

Джен одета не во фланелевое снагги, а скорее в бордово-зеленую клетчатую пижаму из шелка. Для парня это фланелевое снагги. Для Джен Гринберг – повышение ставок. Я подавляю вздох. Не терплю людей, которые отказываются себе помочь. Мне плевать, насколько крутой считают ее дурнушки, она должна понимать, что не вернет парня, одеваясь как маленький мальчик на Рождество.

– Извини, – говорит Джен, покручивая на указательном пальце кольцо сестер. Она не находит себе места, нервничает по какой-то причине. – Я не хотела вот так к тебе врываться, но мне нужно поговорить с тобой до отъезда, писать это в сообщении глупо.

Хейли приучила нас не оставлять цифровой след и встречаться лично.

– О-о. – Винс прислоняется к дверному проему и облизывает губы в форме сердца. – Решили посплетничать?

Джейсон фыркает, потому что считает моего мужа сексуальным.

– Винс, – ласково щебечу я, – может, ты спустишься и принесешь нам что-нибудь выпить?

Он убирает руки за спину.

– Красное или белое, mon cheri?

– Воду, – отвечаю я, в то время как Джен просит белое. Она широко улыбается, и не потому, что это смешно, а из-за того, что не хочет появиться на вечеринке Лорен и сниматься с лиловыми зубами, когда перед аудиторией создала себе образ веганки-трезвенницы.