Октябрь

Увидев вокруг себя столько людей, взвалив на свои плечи столько человеческих забот, попытавшись уяснить, каким образом идет мирская жизнь, такой отчаявшийся забывает о себе самом, забывает свое божественное имя…

Сёрен Кьеркегор. “Болезнь к смерти”[142]

Вечером в воскресенье, промучившись битый час с укладкой волос, я отправился на концерт Софии. Его рекламировали как выступление одной из самых талантливых пианисток школы “Коль Нешама” и одновременно как важное ежегодное благотворительное мероприятие. Билеты стоили от ста долларов до тысячи с лишним для самых уважаемых жертвователей (Беллоу, Харрисов), мне же продали за тридцать шесть как ученику. Мать хотела поехать со мной (она охотно посещала любые культурные мероприятия), но я убедил ее, что концерт устраивается в основном для учащихся школы и лучше мне пойти с друзьями, да и билеты для взрослых стоили запредельно дорого.

По правде говоря, мне хотелось пойти одному. После разговора у озера я рассчитывал произвести впечатление на Софию, я представлял, как мы обменяемся заговорщицкими взглядами, когда ее совсем уж достанут родители, и ей станет легче от моей поддержки. Пустые надежды. Сперва я одиноко бродил по макету Храма, а коэн гадоль[143] наблюдали, как я поправляю галстук, стараюсь дышать глубоко и разглядываю карточки, пытаясь угадать, где чьи (“Поступить в Мичиган”, “Перестать есть некошерную пиццу”, “Забить три гола в футбольном матче”). Потом я вошел в школу и увидел, что настоящие друзья Софии – Реми, Ребекка, Ноах – тоже здесь.

– Ари? – Ноах извинился перед родителями и знакомыми, которые пили коктейли, подошел ко мне поздороваться и с удивленной, почти отеческой ухмылкой оглядел мою укладку и наряд. – Тебя все-таки отпустили?

– В конце концов уговорил.

Ноах поднял бокал.

– Что ты здесь делаешь?

– Мне показалось, будет интересно, – промямлил я.

– Ну конечно, как же я не догадался, – ответил Ноах. – Я и забыл, что ты обожаешь классическую музыку.

– А ты? – по-дурацки спросил я и сунул руки в карманы.

– Нет, конечно, хотя Софию еще можно слушать. Но Ребс сказала, что мы идем и это не обсуждается. Я бы лучше сегодня посмотрел матч “Хит”. Папин клиент предлагал билеты во второй ряд.

– Ясно.

– Я же ничего не говорю. Сажай – и взойдет, приятель. Я аплодирую твоей настойчивости. – Я покраснел, Ноах хлопнул меня по плечу, поправил мне галстук. – Но впредь, когда пойдешь куда-то с Софией или просто на вечеринку с коктейлем, надевай пиджак, хорошо?

Стоящий в центре вестибюля рабби Блум постучал вилкой по бокалу с шампанским и объявил, что пора занимать места в зале. В смокинге он выглядел непринужденно и больше походил на декана колледжа, чем на директора ешивы. Я подумал, что раньше, в прежней жизни, он наверняка часто посещал подобные мероприятия. Быть может, подумал я, порой, проснувшись поутру, он скучает по тому, что оставил, и чувствует сожаление, которое наверняка нередко ощущает и моя мать.

– Мистер Иден, – рабби Блум перехватил меня у дверей, пожал мне руку, – вы один?

– Да, – ответил я, досадуя, что мое присутствие на таком мероприятии бросается в глаза как очевидная нелепость.

– Вы молодец, что пришли поддержать одноклассницу.

– Да и музыка отличная.

Он поправил галстук-бабочку.

– Вы уже слышали, как играет мисс Винтер?

– Случайно, – пробормотал я, – она тогда репетировала.

– Порой репетиции оказываются значительнее концерта, не правда ли?

– Э-э, да, – запинаясь, проговорил я и тут же пожалел, что вообще обмолвился об этом. – Возможно.

– Насколько я знаю, это редкость. Мисс Винтер предпочитает репетировать в одиночку. Не все удостаиваются такой чести.

– Мне повезло.

Он слабо улыбнулся, словно мысленно поместил информацию в обширную картотеку.

– Ну ладно. Наслаждайтесь концертом. Наверняка вам понравится выступление мисс Винтер.

Мне досталось место в последнем ряду актового зала, у самых дверей. В зале добавились новшества. На стены повесили широкие мониторы, на них крупным планом показывали исполнительницу. Под роялем лежала полоса бледного света. Огни притушили; я понял, что София теперь вряд ли меня увидит, и у меня упало сердце.

– Дамы и господа. – На сцену вышел рабби Блум с микрофоном в руке. – Спасибо, что поддерживаете “Коль Нешаму” и пришли на наш музыкальный вечер, уверен, он будет волшебным. (Легкие аплодисменты.) Асерет йемей тшува[144] подходят для этого мероприятия как нельзя лучше. Рош ха-Шана миновал, приближается Йом-Кипур, и перед нами стоит цель стать лучше – через покаяние, благотворительность, молитву. Однако не менее важно пытаться осмыслить себя, ведь перемены зависят как от духовной, так и от эмоциональной сферы нашего “я”. По этой самой причине наша академия называется “Коль Нешама”, голос души. В свете этого что может быть лучше с точки зрения самоосмысления и воспевания Бога, чем музыка? Если душа поет, будь то в шуле или концертном зале, значит, взыскует святости. И я убежден, что сегодня музыка даст нашим с вами нешамам такую возможность. Без лишних слов позвольте представить вам настоящего виртуоза, нашу ученицу Софию Винтер.

В зале мгновенно воцарилось молчание: на сцену вышла София в синем платье без бретелей. Ненакрашенная, волосы собраны в пучок на затылке. Спокойная, с безучастным лицом подошла к роялю. Не обращая внимания на запоздалые вежливые аплодисменты, села неестественно прямо. Не моргая, чуть наклонила голову, устремила взгляд на клавиатуру. Огни в зале погасли, София занесла руки над клавишами, и тут на мой ряд скользнула тень, кто-то протиснулся мимо меня и плюхнулся рядом.

– Эван?

София закрыла глаза и заиграла – мягко, искусно. Умиротворенное начало в медленном темпе. На экранах крупным планом показывали ее пальцы, порхающие по клавишам. Ногти не накрашены.

– Так и думал, что увижу тебя. – На Эване был темно-синий костюм без галстука. Волосы уложены гелем. Даже в полумраке я разглядел, что глаза у Эвана красные.

– Ты что, пришел сюда укуренный?

Он прижал палец к губам, кивнул на сцену. София играла свободно, задерживаясь на определенных нотах, их эхо разносилось по залу; постепенно умиротворение сменилось буйством звука, обретающего лихорадочную высоту. Я смотрел, как ее пальцы взлетают над клавиатурой, мечутся то вверх, то вниз, аритмично танцуют. Сидящая передо мной пожилая женщина тяжело дышала, обмахивалась рукой.

София заиграла минорную пьесу, ввергшую меня в мучительное отчаяние.

– Вот оно, Иден, – сказал Эван. Я представил, как сижу у рояля один на один с Софией, внешний мир гибнет. – Черная жемчужина[145].

Казалось, вариация длится дольше, чем предполагалось. На вечеринке у Оливера София словно не владела собой, здесь же, крупным планом в белом свете экранов, она была сдержанна, хотя на глаза ее наворачивались слезы. Эван сидел затаив дыхание.

Она играла почти сорок