я решил, что он просто взял эффектную театральную паузу, но потом заметил в его взгляде несвойственную ему беззащитность. Я не верил своим глазам – казалось, Эван вот-вот расплачется. – И умирают от рака, – твердо закончил он. Вздохнул, откровенно страдальческое выражение на его лице сменилось бесстрастным, слушатели онемели от изумления. – Как часто нам случается увидеть чудеса, о которых мы молимся трижды в день? Как часто, я вас спрашиваю, мы принимаем всерьез мысль о том, что вера – истинная вера – обязана выдержать испытание сомнением?

Я не стану присягать на верность ни либерализму, ни Торе, ни, если уж на то пошло, администрации школы. Обещаю, что, независимо от результатов сегодняшних выборов, я буду продолжать сопротивление. Не изменю своим убеждениям. Буду действовать. Я делаю это потому, что влияние академии не должно противоречить основным религиозным ценностям, которыми нас пичкали всю жизнь. Я призываю не просто к открытости, но к новой парадигме искренности. Парадигме, в которой мы наконец возьмем дело в свои руки и сами будем ставить моральные оценки. В которой мы обличим лицемерие…

– Достаточно, мистер Старк, – перебил рабби Блум и выхватил у Эвана микрофон. Но поздно: невозмутимый Эван отвесил полупоклон, было ясно, что он совершенно очаровал публику. Зал взорвался аплодисментами. Восстановить порядок удалось не сразу, тем более что Оливер скакал по креслам, разбрасывал конфетти. (В конце концов рабби Фельдман выпроводил его из зала.) Позеленевший Амир сидел, положив ногу на ногу, дожидался, пока уляжется суматоха. София смотрела на свои руки.

Она боролась великолепно. Сравнила школу с суккой, которая нас защищает и воспитывает, а мы служим ее украшением. Я ловил ее взгляд, но тщетно – лишь на миг встретился глазами с рабби Блумом. (“Она идеальная, правда?” – грустно прошептала мне на ухо Кайла, и в голосе ее сквозила досада. “Ага, – ответил я, – пожалуй, ты права”.) Амир же совершенно пал духом. Из него вполне мог бы выйти лидер – он ведь умный и очень ответственный, – но Эван безнадежно его затмил. Амир то и дело сбивался с мысли, потом пробубнил какую-то вымученную аналогию – сравнил академию с архитектурными принципами древних египтян – и явно не знал, что сказать дальше, но тут рабби Блум милосердно сообщил, что время истекло. Амир понурил голову, точно признал поражение, и спустился со сцены.

Избирательный участок устроили на парковке. Я стремительно направился к кабинке, оторвавшись от Кайлы, и встал в очередь за Амиром.

– Прекрасная речь, – промямлил я. – Правда.

Амир покачал головой, прикусил нижнюю губу.

– Он меня уделал.

Я хотел его утешить, но не знал, что сказать.

– Я проголосую за тебя, – наконец пообещал я, когда подошла моя очередь. Мне показалось, так будет правильно.

Он молча кивнул. Я вошел в кабинку, обвел имя Софии и ушел к машине ждать Ноаха.

* * *

На каникулах я рассчитывал наверстать упущенное – из-за череды нескончаемых праздников учебная нагрузка выросла до катастрофических размеров. Доктор Флауэрс гнала учебную программу с головокружительной скоростью (“Если вам не нравится, сделайте одолжение, уйдите”, – предупреждала она, устремляя на меня угрожающий взгляд), погружала нас в удивительный мир связанных тетраоксидом осмия мембран. Я мало что выносил из этих занятий и часто в отчаянии обращался за помощью к Софии.

– Доктор Винтер, – выпалил я, выбежав за нею в коридор и уворачиваясь от провожавших меня удивленными взглядами заинтригованных младшеклассников, – вы что-нибудь поняли?

София, пряча ироничную ухмылку, ускорила шаг.

– Что именно, Гамлет?

– Скажем, все. – Я расплылся в дерзкой улыбке, стараясь поспеть за нею. – Я не понял ни слова.

А вот мои оценки по математике под руководством Кайлы неуклонно исправлялись. Поначалу она не очень-то мне нравилась, но теперь я проникся к ней искренней благодарностью. Меня грела дружба с той, кто, как и я, не отличался ни невообразимым богатством, ни какой-то особенной привлекательностью. За обедом мы обсуждали свежие сплетни (“Объясни, пожалуйста, почему Эвана до сих пор не выгнали и не произвели в верховные уберменши”, – язвила Кайла, тетрадь по математике я давным-давно убрал в рюкзак) и весь день обменивались шутливыми сообщениями:

реми меня сейчас спросила, почему я не крашу волосы, не стригусь и не сделаю хоть что-то, “чтобы облегчить эстетический кошмар”, – не думала, что она знает такие слова.

фу. и что ты ей ответила?

что я пробуюсь на роль симоны вейль[155].

вряд ли ее это рассмешило.

она заморгала, потом сказала, что лучше бы я подражала симоне эдамли[156].

кто это?

из “ферриса бьюллера”. девушка, которой подружка брата сестры парня рассказывает, что феррис якобы болен. удивительно остроумно, правда?

понятия не имею, о чем ты.

ничего себе.

Меня удивляло, что никто не парится из-за уроков. Амир учился прилежно, так же увлеченно занимался внеклассной работой (возглавлял дискуссионный клуб, основал “Журнал о бизнесе”) и если о чем беспокоился, то исключительно о том, как выглядят его успехи по сравнению с чужими. Ноах об уроках даже не заикался, разве что время от времени просил меня помочь ему с очередным сочинением. Оливер, разумеется, никакие уроки не делал и не собирался, поскольку его защищали колоссальные ежегодные пожертвования родителей. Ну а в выдающихся способностях Эвана сомневаться не приходилось, они даже пугали.

– Эв раньше был первым, – обмолвился как-то Ноах, когда мы ехали домой.

Я прижался щекой к обжигающему стеклу.

– Первым в чем?

– В классе.

– Эван?

Я знал, что он регулярно получает “А+”, даже за контрольные, написанные под кайфом, но к учебе относится так же безразлично, как Оливер; трудно было поверить, что ему под силу тягаться с механическим прилежанием таких учеников, как Кайла, Амир и Дэвис.

– Ага, – негромко добавил Ноах. – До тех пор, пока… его мама не умерла.

– И какой он сейчас? – выдержав почтительную паузу, спросил я.

– Не знаю. Пятый? Шестой?

– Вау. – О том, какое место занимаю я, не хотелось и думать. – А кто впереди?

– Я.

– Правда?

– В моих мечтах. Я знаю, что Дэвис третий. Амир, благослови Боже его завистливое сердечко, второй. Угадай, кто первый.

Я замялся. Щека горела.

Ноах рассмеялся:

– Да ладно, говори.

– Разумеется, первая она, – сказал я.

– Твоя девушка молодец. Но если он постарается, непременно ее обгонит. Эв такой, что даже страшно.

– О чем ты?

– О его уме, – пояснил Ноах. – Сам увидишь.

Единственным светлым пятном оставались уроки литературы. Миссис Хартман наконец вернула наши сочинения по “Илиаде”. “Впечатляющее начало, – написала она густыми зелеными