ремесленников и кузнецов – потому что они один материальный объект преобразовывали в другой, а торговцев – за преобразование нематериальной ценности вещей, то как же сильно должны бояться банкиров, совершающих преобразования с помощью самого абстрактного и нематериального из всех экономических институтов? Мы добрались до высшей точки постепенной замены всего воспринимаемого и конкретного – абстрактными понятиями; теперь они формируют правила, направляющие нашу деятельность. Очевидно, что деньги и связанные с ними институты не соответствуют критерию хваленых и всем понятных физических усилий по созданию материальных ценностей – в той сфере, где исчезает конкретный смысл и правят какие-то непостижимые абстракции.

Этот предмет одновременно сбивает с толку специалистов и оскорбляет моралистов: и те и другие с беспокойством обнаруживают, что мир уже не поддается нашей способности наблюдать или управлять событиями, от которых мы зависим. Возникает ощущение, что все уплывает из рук, или, как более красноречиво выражаются немцы, ist uns über den Kopf gewachsen («проплывает у нас над головой»). Неудивительно, что о деньгах высказываются очень выразительно, порой даже слишком. Катон Старший, по словам Цицерона (De officiis, II: 89), считал, что ростовщичество ничем не лучше убийства; и многие до сих пор придерживаются такого мнения. Хотя римские последователи стоиков (сам Цицерон и Сенека) проявляли большее понимание таких вопросов, суждения наших современников о процентных ставках по кредитам едва ли более лестны – хотя кредиты имеют важнейшее значение для более продуктивного использования капитала. Мы постоянно слышим выражения типа «денежная зависимость», «корыстолюбие», «инстинкт стяжательства» и «эти торгаши» (см. Braudel, 1982b).

Однако бранными эпитетами дело не заканчивается. Денежные институты (как и мораль, язык, право и биологические организмы) являются порождением спонтанного порядка и точно так же меняются в процессе отбора; хотя из всех спонтанно возникших образований денежные институты развиты менее всего. Мало кто осмелится утверждать, что их функционирование улучшилось за последние семьдесят лет, поскольку систему, по существу действовавшую автоматически и использовавшую международный золотой стандарт, заменили (в соответствии с советами экспертов) сознательно проводимой «национальной денежной политикой». Конечно, опыт обращения с деньгами дал людям веские основания относиться к ним с недоверием, но вовсе не по обычно предполагаемым причинам. Наоборот, в этой сфере вмешательство в процессы отбора проявляется сильнее, чем в любых других: эволюционному отбору препятствует монополия государства, что делает невозможным экспериментирование в ходе конкуренции.

Под патронажем правительства денежная система разрослась и невероятно усложнилась, но очень немногим позволялось экспериментировать в частном порядке и таким образом отбирать альтернативные средства, так что до сих пор непонятно, что такое «хорошие деньги» или насколько они могут быть «хорошими». Вмешательство государства в свободное обращение денег и государственная монополия появились давно: почти сразу же, как начали чеканить монеты, ставшие общепринятым средством обмена. Несмотря на то что деньги являются непременным условием функционирования расширенного порядка сотрудничества свободных людей, чуть ли не с момента появления денег ими так бесстыдно злоупотребляли правительства, что сделали их основной причиной нарушения всех самоорганизующихся процессов расширенного порядка. Вся история государственного управления денежной системой (если не считать нескольких непродолжительных благополучных периодов) была историей непрекращающегося обмана и мошенничества. В этом отношении правительства оказались гораздо более аморальными, чем какой-нибудь частник, который бы чеканил монету в условиях конкуренции. В другом месте книги я уже говорил и не стану подробно пояснять, что при отмене государственной монополии на деньги рыночная экономика развивалась бы гораздо лучше (Hayek, 1976/78 и 1986: 8–10).

Как бы то ни было, неистребимая враждебность к «материальному интересу», главному предмету наших рассуждений, основана на отсутствии понимания незаменимой роли денег для существования расширенного порядка человеческого сотрудничества и определения рыночной ценности. Деньги являются неотъемлемой частью расширения сотрудничества за пределы человеческого сознания – то есть за пределы объяснимого и того, что мы с готовностью признаем источником новых возможностей.

Осуждение прибыли и презрительное отношение к торговле

Возражения beaux esprits нашего времени – прекраснодушных интеллектуалов, о которых мы говорили в предыдущих главах и упоминаем вновь, – не так уж сильно отличаются от возражений членов первобытных групп; поэтому и приходится называть их требования и устремления атавизмом. Исходя из своих конструктивистских убеждений, интеллектуалы находят наиболее неприемлемым – в рыночном порядке, торговле, деньгах и финансовых институтах – то, что производителей, торговцев и финансистов интересуют не конкретные потребности людей, а абстрактные подсчеты затрат и прибыли. Но они забывают или не рассматривают доводы, приведенные нами ранее. Именно стремление к прибыли обеспечивает более эффективное использование ресурсов путем лучшего применения разнообразнейшей информации, получаемой от других коммерческих предприятий. Благородный социалистический лозунг «Производство ради потребления, а не ради прибыли» в той или иной форме встречается у мыслителей от Аристотеля до Бертрана Рассела, от Альберта Эйнштейна до бразильского архиепископа Камара (а многие, начиная с Аристотеля, добавляют, что прибыли получены «за счет других»). Этот лозунг свидетельствует о незнании того, как увеличиваются возможности производства в условиях, когда разные люди получают доступ к разным знаниям, в конце концов овладевая бóльшим объемом информации, чем мог бы получить любой отдельный человек. Предприниматель в своей деятельности вынужден выходить за рамки всем известных целей и способов их достижения, если хочет предоставить средства для производства других средств, которые, в свою очередь, предназначаются еще для какого-то производства, и так далее – то есть если он хочет служить множеству конечных целей. Цены и прибыль – все, что нужно большинству производителей, чтобы иметь возможность более эффективно удовлетворять потребности незнакомых им людей. Эта информация позволяет расширить горизонты видения, служит инструментом поиска – как бинокль служит солдату и охотнику, летчику и моряку. Рыночный процесс дает людям материальные и информационные ресурсы, необходимые для получения желаемого. Поэтому высмеивание интеллектуалами чьих-то стараний снизить издержки – в высшей степени безответственно; сами они, как правило, не знают, что нужно делать, чтобы достичь определенных результатов наиболее эффективным путем. Они негодуют по поводу того, что рынок предоставляет реальные шансы получить значительную прибыль, по их мнению, несоразмерную с усилиями, необходимыми в конкретном случае; но только благодаря им подобные эксперименты оказываются выполнимыми.

Поэтому трудно поверить, чтобы стремление к прибыли искренне осуждали те, кто понимает механизмы рынка. Такое презрительное отношение проистекает из невежества и позерства (хотя можно восхищаться аскетом, довольствующимся ничтожной долей богатства), но в форме требования ограничить чужую прибыль это будет чистой воды эгоизмом, навязыванием своего аскетизма и желанием обездолить других людей.

Глава седьмая

Наш отравленный язык

Когда слова теряют свой смысл –

люди теряют свою свободу.

Конфуций

Слова как