в этом можно не сомневаться. Она сделает все возможное и невозможное, чтобы они поженились. А когда умная и добрая девочка ставит себе цель, можно спорить на что угодно, хоть на целую планету, что остановить эту девочку сможет только смерть. И то не факт.

В больницу я пришла почти как домой. Я давно поняла, что достаточно побывать в одной больнице государства, чтобы понять, как обстоят дела в остальных. И совершенно неважно, будет эта больница нищей обветшавшей развалюхой в умирающем городке или показательным медицинским центром для местной элиты в экологически чистом пригороде. В первом случае все чувства будут забиты покорностью судьбе, во втором — превосходством над остальными. Эта больница была немного лучше той, где я работала. Запах стоял хорошо знакомый — свернувшейся крови, пережженного УФ-излучением кислорода, дезинфицирующих растворов и пота. Территория огорожена забором, внутри пустота и серость, убогие скамейки, унылые дорожки, голые деревья. И напряженно молчащая тишина. Такая тишина взрывается сиреной скорой помощи, громким звяканьем закрывающихся ворот, криками охраны. А всякие мелочи типа телефонных звонков, шагов спешащих людей и хлопающих дверей неспособны вспороть это плотное, заползающее в уши молчание. Но я была к нему готова, я привыкла. Мне даже нравилась такая тишина — в ней легко можно услышать посторонние звуки. Я чувствовала себя в ней в безопасности.

Пятый корпус, как и следовало ожидать, оказался недалеко, в него упиралась центральная дорога, дробясь на пять подъездов. Вертолетная площадка, видимо, находится сзади или на крыше. За тугой дверью — тусклая нервная лампочка, зеленые стены и желтый, исшарканный черными шрамами пол. Незаметное окошко, куда надо подойти и получить пропуск. За желтоватым стеклом не было толком видно дежурной женщины, только общие контуры тучного тела. Голос, выведенный наружу микрофоном, оказался как у многих полных людей, высоким и с легкой одышкой.

— Двадцать вторая палата. Второй этаж, на посту у сестры попросишь проводить. Мясные изделия, консервы, алкоголь, табак не передавать.

В металлический лоток под окошком упал белый квадратик, на котором что-то было нацарапано. К счастью, я давно поняла, что на разгадывание каракулей медработников можно потратить не одну жизнь, и прекратила это занятие. Двадцать вторая палата, запомню, и не такие числа запоминала.

Мне продали уже использованные бахилы, забрали куртку в обмен на номерок и предупредили, что в тихий час посещения разрешены, но только в палате, выходить на общие коридоры и разгуливать там, мешая спать остальным, ни в коем случае нельзя. А в восемь больница закрывается, мало ли что суббота. Я утешила гардеробщицу, что я не надолго и не к ходячему. Поэтому в тихий час гулять по коридорам не будем, после восьми не засидимся.

Суровая дежурная сестра на посту собралась было повторить мне то же самое, но увидела номер палаты и, видимо, фамилию Матвея и как-то сразу оттаяла.

— Наконец-то родственница, — проворчала она. — А то он один и один, какая-то пигалица к нему бегает, и то не каждый день. А ему сейчас не до романов, его бы кто побрил…

Я внутренне содрогнулась. Спасать умирающего человека — это одно. А брить охотника — совсем, совсем другое. Как бы бритва случайно не задела чуть больше кожи чем надо. Где-нибудь рядом с ухом. Где так близко проходит вена, что можно увидеть ее даже у мужчин… Хотя… я не уверена, что смогу сама убить человека. Если я не смогла даже остаться в стороне, допустить его смерть, то что говорить о том, чтобы напасть первой? Фантазии и мечты. Не смогу, конечно, нет.

Небритым Матвей выглядел старше. И опаснее. Смешно, конечно. Он был опасен для меня в любом виде. Но когда он лежал, а я стояла, глядя на бледное лицо на сине-зеленой подушке, полузакрытое переплетением трубочек и проводков, на шею, перемотанную бинтами, я испытала только острую жалость к себе. Почему из-за этого человека я должна бросать все и бежать? Почему я все время в бегах, а таким как он — всегда везет. Их спасают даже их заклятые враги. А потом они приходят в себя, выздоравливают и хладнокровно убивают своих спасителей. А даже если не хладнокровно — это ничего не меняет. Я проследила за трубочками, тянущимися из его вен, посмотрела на прозрачные пакеты с хорошо видимыми ярлычками на инфузорах. Да, похоже ему до полного выздоровления еще лежать и лежать, капаться и капаться. А если я сейчас изменю скорость введения кое-каких препаратов, то он останется лежать навсегда.

Я подошла к прибору. С такими я дела не имела, но все они устроены по одинаковому принципу. Не нужно быть гением техники, чтобы понять, где регулируется скорость. Я протянула руку к пульту. Подумала, что протянула руку, но рука осталась на месте. Я попыталась протянуть руку… ничего не получилось. Жаль.

Я обернулась и посмотрела на мальчика. Можно уходить. Себя я не спасла и даже не обезопасила, обещание Людочке выполнила, дежурная сестра, если что, подтвердит, что я приходила. И в этот момент по всемирному закону подлости Матвей открыл глаза. Увидел меня и медленно, с недоверием улыбнулся. Будто ребенок, который не верит в желанный, но нереальный и никогда не обещаемый родителями подарок.

— Это ты? — спросил он тихо. — Ты мне не снишься?

Я кивнула. Разговаривать с ним мне не хотелось.

— Спасибо, что пришла. — Он говорил тихо и явно с трудом. Какие-то еще не замеченные мной повреждения? Слабые болеутоляющие? Пересохшее горло от лекарств? Не мое дело, оборвала я себя.

Я пожала плечами.

— Люда сказала, что ты просил. Я обещала ей, что приду. Хорошая у тебя девушка. Береги ее. Она ради тебя готова на небе лишнее солнце зажечь.

— Ага, и Луну снять, — неожиданно улыбнулся он.

— Вот и чудесно, что ты это понимаешь. — Я разговаривала сухо, избегала смотреть ему в глаза и старательно держала дистанцию. — Ты мне что-то хотел сказать?

— Да! — Матвей попытался энергично кивнуть, но движение оборвалось на середине и он поморщился. — Хотел тебя поблагодарить. Когда я выпишусь из больницы, я хотел бы сделать что-нибудь для тебя. Какой-нибудь подарок.

Оставить меня в покое. Уехать в другой город. Умереть.

— Не нужно мне никаких подарков.

— Может быть, я могу что-то для тебя сделать?

— И делать ничего не нужно. Ты думаешь, я с тобой возилась потому, что это ты? Я точно так же спасала бы любого.

— Но это оказался я. И я знаю, что ты для меня сделала. Но не знаю как. — Он говорил с паузами, чуть задыхаясь. Сердце явно не справлялось. И