и площадке у места обвиняемого, всё видели. Разумеется, присяжные заседатели также стали свидетелями этой сцены.

В пятницу 1 ноября судья Мёрфи дал краткое наставление жюри перед тем, как отпустить присяжных в совещательную комнату. Он напомнил основные вехи процесса, показания действующих лиц, результаты судебно-медицинской экспертизы, осмотра здания церкви и т. п. Тон судьи был совершенно нейтрален, он не позволил себе каких-либо личных суждений о поступках или высказываниях как защиты, так и стороны обвинения.

В 15:30 присяжные прошли в совещательную комнату и тут же попросили коробку с едой. То, что присяжные намеревались принять пищу, косвенно свидетельствовало о том, что они настроены на длительное обсуждение вердикта. Практика американского правосудия свидетельствует, что длительное обсуждение вердикта имеет место в тех случаях, когда среди членов жюри нет единства. В таких случаях, как правило, выносится вердикт либо оправдательный, либо с формулировкой «заслуживает снисхождения». То есть для обвиняемого длительное заседание жюри почти всегда явлется добрым знаком.

Это знали, разумеется, Дюрант и его защитники. Когда в совещательную комнату попросили доставить еду, сидевшие вокруг обвиняемого люди пришли в хорошее настроение — они стали улыбаться и шутить. Отец Теодора даже вышел из зала, чтобы размять ноги. К подсудимому подошли некоторые его знакомые и родственники, вокруг него собрался кружок человек из 6–7. Настроение у всех было очень бодрым и позитивным, глядя со стороны, можно было заключить, что все эти люди уверены в благополучном исходе процесса.

Но всё моментально переменилось, когда буквально через 20 минут после ухода жюри возвратилось и старейшина присяжных Уоррен Даттон (Warren Dutton) сообщил, что у них есть вердикт. Немедленно был вызван судья, также покинувший к тому времени зал заседаний.

Мёрфи немедленно вернулся. Секретарь передал ему опросный лист, судья его молча прочитал, вернул Даттону и попросил старшину лично зачитать вердикт. Что Уоррент Даттон и сделал.

Теодор Дюрант признавался виновным по всем пунктам обвинения и не заслуживал снисхождения.

Судья Мёрфи стукнул молоточком и в 16 часов 1 ноября объявил о закрытии судбеного процесса, длившегося 103 дня. Для калифорнийского правосудия того времени такая продолждительность суда по уголовному делу оказалась рекордной.

На следующий день — 2 ноября — в местной немецко-язычной газете вышла обзорная статья, посвященная итогам процесса над Дюрантом. Автор её не поскупился на сентенции, полные сарказма и едкой иронии, процесс он назвал «глупым» и «ясным». В любой другой цивилизованной стране мира по мнению автора газетной статьи, подобный суд не продлился бы более 2 дней, но в Калифорнии адвокаты могут бесконечно водить за нос суд и публику.

4 ноября Теодор Дюррант был отделён от других узников и переведён в «условную камеру смертников». На самом деле в окружных тюрьмах Калифорнии не существовало камер смертников, но преступники, в отношении которых в ближайшее время ожидалось вынесение смиертного приговора, помещались в особые условия повышенной безопасности для окружающих. Изменялся порядок доступа к ним, время на общение с посетителями резко сокращалось, фактически свободный доступ к заключенному сохранялся только у адвокатов.

В тот же день Дюранту была разрешена встреча с журналистами, на которой осужденный — а Теодора можно было называть этим словом уже с полным основанием — невнятно прокомментировал вердикт присяжных. Он высказался в том духе, что не верит, будто члены жюри так быстро успели заполнить весьма обширный бланк с вопросами, как это случилось в его случае. По мнеию Дюранта, старшина присяжных носил в кармане заблаговременно заполненный лист долгое время. И добавил, что присяжные, по-видимому, спешили домой, поскольку не хотели оставаться на week-end, запертыми в совещательной комнате. Прямо скажем, это были не те слова, которые были бы уместны в устах невинно осужденного… Теодор Дюрант опять не угадал с правильной эмоциональной реакцией!

Теодор Дюррант в своей камере в окружной тюрьме. Рисунок сделан художинком с натуры.

Тогда же, 4 ноября, адвокат Дикинсон распространил заявление, в котором сообщил общественности о том, что как только состоится формальный приговор в отношении его подзащитного, он немедленно будет оспорен по причине предвзятости жюри. Также адвокат особо подчеркнул, что родители Теодора не верят в его виновность, очевидно, сей пассаж был продиктован тем, что публика узнала из газет о плаче матери во время заключительного выступления прокурора Барнса. Поскольку плач матери можно было истолковать как её согласие с тезисами обвинения, адвокат посчитал необходимым развенчать подобные предположения как необоснованные.

На следующий день местная газета «The San Francisco call» получила от Теодора Дюрранта письмо на 12 блокнотных листах, которое и опубликовала без купюр. Автор не может не признать того, что содержание этого опуса разочаровывает. У Теодора была замечательная возможность донести до общественности свою точку зрения, аргументированно показать неправоту обвинения, если только сторона обвинения действительно была неправа! Дюрант мог рассказать о переживаниях человека, страдающего от судебной ошибки, постараться вызвать у читателей сопереживание и поддержку. Но вместо этого Теодор написал совершенно беспомощный текст, целиком посвященный тому, как ужасно он заволновался, увидев присяжных, входящих в зал с вердиктом! Не надо смеяться и подозревать автора в преувеличении — весь текст письма Дюранта посвящен именно описанию того, как стучала у Дюранта в висках кровь и как время замедлило свой бег. Да-да, на 12 листах кровь стучала, а время — замедляло… Надо ещё исхитриться, чтобы написать такую белиберду!

У автора сложилось убеждение в том, что Дюррант считал самого себя необыкновенно одаренным литератором и верил в то, что его эссе в свободной форме одномоментно переломит общественное мнение. Это, конечно же, нарциссизм чистой воды и абсолютная неспособность адекватно оценивать собственные таланты, по большей части придуманные. Текст, вышедший из-под пера Теодора Дюрранта выглядит совершенно беспомощным в литературном отношении и бессмысленным с точки зрения здравого смысла. Честное слово, лучше ничего не писать, чем писать такое!

Слева вверху: Теодор Дюрант в своей камере пишет письмо в газету. Справа вверху: факсимильное воспроизведение последнего — 12-го по счёту — листа этого письма. Текст, написанный Дюррантом, производит очень странное впечатление. Человек, невинно осужденный, написал бы о несправедливости судьбы, о предавших товарищах, о бремени неизбывного страдания и пр. У Дюранта же получилось тривиальное описание физиологической реакции на стресс. Странно даже, что он не сообщил о желании сходить в уборную по