мою ладонь. Я осторожно осмотрела то место, куда дядя Стив ударил ее: кожа распухла и покраснела. Я положила руку ей на спину и бережно повела птицу в направлении ранчо. Несмотря на жару, мы шли размеренным шагом. Я допила последние капли воды и потерла виски. Крик дяди Стива эхом отражался в моей голове. Такой страшный вопль я слышала только однажды, в десять лет.

Когда мы с мамой жили у ее бойфренда в Восточном Окленде, там произошел случай со стрельбой из проезжающей машины. Помню, как возле соседского дома собралась толпа и мы все смотрели на отчетливые, похожие на паутину следы пуль на оконном стекле и слушали шепот: «мальчик», «пуля в голове». Женщина в доме беспрестанно кричала, совсем как дядя Стив. Этот вопль как ножом резал по сердцу.

Вечером я не могла заснуть и пошла искать маму. Она курила на лестничной площадке, уставившись на пути скоростной железнодорожной магистрали, подходившей так близко к жилому кварталу, что можно было разглядеть лица людей в пролетающих мимо поездах. На дреды, тогда еще совсем короткие, падал из окна кухни позади нее свет, а лицо находилось в тени. Я пожаловалась, что не спится, она прижала меня к себе, и я ощутила острый запах белого вина из коробки, которое мама пила каждый вечер. «Не боись, куколка, — невнятно произнесла она. — Снаряд дважды в одну воронку не падает».

Хотелось ей верить, но даже в десять лет я понимала, что никакие космические правила не ограничивают количество несчастий на земле. Мне даже казалось, что беды приносят новые беды.

По мере моего взросления эти подозрения подтверждались. Случаи с погибшими маленькими мальчиками приводили к новым эпизодам со стрельбой, оставлявшим еще больше дырок в окнах. Мамы слишком много пили и теряли работу, отчего пьянствовали уже совсем по-черному. Трагедии и драмы разыгрывались постоянно, и чем ближе ты находился к эпицентру, тем больше убеждался, что еще худшие напасти движутся в твою сторону.

Бредя домой после стычки с дядей Стивом, я не особенно ждала встречи с мамой. У меня не было сил заботиться о том, как она себя чувствует и что помнит о вчерашнем вечере. Я перепачкалась в крови, смертельно устала и мучилась от чудовищной жажды. Пока главное — добраться до ранчо.

Шла я, однако, все медленнее. Солнце нещадно пекло спину через тонкую ткань футболки, язык распух. Чтобы сохранить в организме как можно больше влаги, я сосредоточилась на дыхании через нос. С птицей в поводу я пробиралась через кусты шалфея, пока наконец вдали не показались мои владения.

С такого расстояния я не различала проволоки, натянутой между деревянными столбами ограды загона, и создавалось впечатление, что птицы собрались там по своей воле, например привлеченные тенистым оазисом под ореховым деревом. Большой красный амбар приветливо манил к себе. Выцветший бледно-голубой дом представлялся маленьким кусочком неба, упавшим в пустыню. Я мысленно сделала фотографию, засунула ее в дальний уголок памяти и ускорила шаг, мечтая об огромном стакане воды.

Когда мы подошли к загону, я проводила Леди Лил к сородичам. Она прошагала прямо к элеватору и в ожидании еды клюнула пустую кормушку. Утром в суматохе я забыла покормить птиц.

Превозмогая вызванную обезвоживанием головную боль, которая глодала мой череп, я поспешила отодвинуть заслонку элеватора. Звук сыплющихся в кормушку зерен стал пилить мне мозг. Мне не терпелось войти в дом, напиться воды и позвонить шерифу, но, наблюдая, как стая поглощает запоздалый завтрак, я в первый раз задумалась, что именно буду говорить.

Конечно, произошел несчастный случай. Я не собиралась стрелять в дядю. Ружье с собой я взяла только для устрашения злоумышленника, но, когда он приблизился ко мне, все совершилось как-то само собой. Я потерла голову там, где он схватил меня за волосы. Это была самооборона. Можно ли одновременно утверждать, что это несчастный случай и самооборона? Однако я понимала: что бы я ни сказала, меня наверняка арестуют. И что тогда?

Кто будет заботиться о страусах? Они не переживут и двух дней в загоне без еды и питья, тем более в середине июля. Если птиц не кормить, они станут вести себя агрессивно, и тогда у меня на руках окажется целый ворох других проблем.

Вдруг в глазах у меня все покосилось и потемнело, и мне пришлось ухватиться за крепкую деревянную ножку элеватора. Я заморгала, чтобы зрение прояснилось, и побрела из загона в дом. Даже в полуслепом состоянии я заметила, что гнезда оставались пустыми.

Когда я стремительно вошла в дом и, наклонившись вперед, проследовала на кухню, мама сидела на диване и читала журнал светской хроники. Она сменила дорожную одежду на рваные джинсы и черную майку, плотно обтягивающую чашки увеличивающего объем бюстгальтера. Голые ступни были засунуты между диванными подушками.

— А ты ранняя пташка, — сказала мама. — Наверно, нам нужно поговорить о… — Тут она увидела мое лицо и с искренней тревогой спросила: — Это что, кровь?

— Нет, — не думая, ответила я. — Вернее, да, но не моя.

Я сунула голову под кран на кухне. Прохладная вода потекла по лицу. Я поймала струю ртом и стала жадно пить.

Боль в горле быстро утихла, и я увидела, как у стока фарфоровой раковины кружит красноватая жидкость. Я провела рукой по лицу, стирая последние брызги крови. Не вытирая лица, я сняла футболку, оставшись в старомодном лифчике с широкими бретельками, который обычно никому не показываю и уж тем более никогда не стала бы демонстрировать маме, воплощавшей собой безвкусицу; но он, к счастью, не был испачкан кровью, а это все, что меня сейчас интересовало.

— Кто-нибудь звонил? — спросила я.

Нужно было выяснить, ищет ли меня шериф Моррис: дядя Стив вполне успел бы добраться до него и обвинить во всем меня, наговорив с три короба вранья. Я взглянула на часы: почти два. Поиски птицы и обратный путь на ранчо заняли гораздо больше времени, чем я предполагала.

Дядя Стив определенно уже доехал до больницы, так почему же шериф не караулит меня у дверей с ордером на арест? А если дядя не поехал в больницу, а вместо этого решил снова забалдеть? Сколько крови может потерять человек из-за такой раны? Беспокойство смешалось со злостью и растерянностью, так что меня даже затошнило, и я наклонилась над раковиной, уронив на пол заляпанную кровью футболку.

Мама отложила журнал и вошла на кухню.

— Что это с тобой?

Я не хотела вдаваться в подробности. Слишком многое нужно было объяснять, слишком многого она бы не