– Ну что, живот болит? – участливо спросил доктор, щупая вздутое волосатое брюхо террориста. – Пирожками обожрался?

– Я голодаю! – вспыхнул тот. – Я в одиночке. Откуда там еда?!

– И правда вроде неоткуда… – с лёгкой улыбкой согласился доктор.

Подложить пирожки террористу и заснять на видео, как человек, вдохновивший на голодовку сотни подвластных ему пацанов, воровато жрёт ночью в туалете, придумал именно он. Генерал Мизрахи долго колебался, говорил, что это – запрещённый приём. Наконец его уломали. И уже в утренних новостях видео показывали все каналы израильского телевидения: идеолог террора, инициатор массовой голодовки заключённых, жадно рвал зубами пирожки, стоя над унитазом.

Во время того приёма Барзани и потерял чётки, те из кармана выползли. Аристарх увидел их на кушетке – свернувшиеся, как блестящая змея: крупные тяжёлые градины, такие уютные в руке: щёлк, щёлк, щёлк… Потом Барзани посылал к нему охранника спросить – не находил ли доктор?..

– Нет, не находил, – велел передать доктор Бугров. Решил оставить себе сувенир, в память об удачном деле.

Через много лет прочитал в новостях на каком-то сайте, что Хадад Барзани, командир военизированного крыла «Танзим» (пять пожизненных и так далее), выдвинут на Нобелевскую премию мира. Посмеялся, достал из ящика стола чётки, покрутил их в руках; полированные пальцами убийцы янтарные градины, тяжёлые, как пули: щёлк, щёлк, щёлк…

Странно: тот инспектор, Томаш, ходил за ним по пятам все дни долгой муторной голодовки. Он ведь должен был страшно его раздражать? Нет, наоборот, его присутствие успокаивало; Аристарх даже как-то забыл, что тот имеет отношение к Красному Кресту. Помнил только один момент: приволокли очередного беспамятного, и Аристарх потребовал свой знаменитый «кувшинчик». «Кувшинчик доктора!» – крикнул Адам; «Кувшинчик доктора!» – разнеслось по коридору. Голодающий подскочил на носилках и завопил:

– Нет!!! Меня пытают!!! Я буду жаловаться!!!

В этот момент Аристарх ощутил, как сзади кто-то тихо взял его за локоть. Обернулся: Томаш. Глядя в красные бессонные глаза доктора Бугрова, тот проговорил, понизив голос чуть не до шёпота:

– Как я вас понимаю, коллега! Я бы просто дал им всем яду.

* * *

В огромные грузовые ворота тюрьмы, похожие на ворота замка, устроенные по системе шлюзов, въехала машина генерала Мизрахи. По закону, её должны досматривать на яме: охранник обязан спуститься вниз, осмотреть днище, открыть и проверить все ёмкости, отверстия и щели автомобиля. Однако делают это довольно редко. В конторе и без того головной боли хватает.

Генерал подъехал к дверям офиса, припарковался, кивнул Мадьяру, уже дожидавшемуся машины, и вошёл внутрь. Мадьяр приступил к ежеутренней почётной церемонии.

Он мыл машину начальника тюрьмы – высокая привилегия.

Генерал Мизрахи был уверен и часто повторял, что уголовник Мадьяр «стал человеком». Тот действительно ни разу не навлёк на себя недовольства надзирателей или начальства, не совершил ни одной подлянки, в камере вёл себя хорошо и, по общему мнению, заслуживал отпусков.

По общему мнению, не считая мнения доктора Бугрова, – но тот у нас тип известный.

Не сразу, не в первый год, но комиссия по отпускам всё-таки разрешила Мадьяру день выхода один раз в месяц. Мадьяр воспарил; «очень красиво благодарил» – по словам начмеда Безбоги, выдавшего ему медицинское заключение о «положительной динамике» в поведении. Лично подписал, ибо зануда и «русский шовинист» доктор Бугров упёрся и выдавать такое заключение за своей подписью не желал. Михаэль на это, как обычно, изрёк своё коронное: «ни одна тюрьма ещё не перевоспитала ни одного преступника».

«Да не надо его перевоспитывать! Пусть отсидит за решёткой ровно то, что заслужил». «Брось, – отмахнулся Михаэль. – Это же не террорист какой. Он школьный автобус взрывать не пойдёт». «Не пойдёт, – согласился доктор Бугров. – Он просто изнасилует и задушит дочку соседки, и закопает её в саду».

Начмед закатил глаза: некоторые высказывания доктора Бугрова давно стали притчей во языцех среди тюремного персонала.

Комиссия по отпускам, в которой сидела парочка социальных работников (пара бездельников, уточнял док), охотно выдавала разрешение на отпуск любой бывалой, хорошо притворявшейся уголовной мрази. А ведь нередко к тюремному начальству прорывались родственники такого «отпускника», со слезами на глазах умоляя держать подонка взаперти. Однажды Аристарх лично наблюдал, как мать такого «хорошего мальчика» встала на колени перед дежурным офицером, пытаясь поймать и поцеловать его руку, умоляя «пощадить семью». «Убьёт! – кричала она. – Выйдет, зарежет всех!» Не говоря уж о том, что частенько эти весёлые отпускники, оказавшись на воле, первым делом «вставляли марафет» и умирали от ядрёного передоза на собственном унитазе.

Он вышел из проходной, машинально проверяя карманы брюк, – не забыл ли мобильник, портсигар (батин, любимый), зажигалку и портмоне – всё, что вынимал перед рамкой, – и привычно направился в сторону медсанчасти. Вдруг – кратко, досылом – его окатило брызгами, вполне даже приятно.

– Простите, доктор, случайно! – вежливо-весело крикнул Мадьяр.

Высокий, жилистый, с пронзительными жёлтыми глазами на очень смуглом (или сильно загорелом) лице, тот поодаль привычно орудовал над машиной генерала. Очень старался… Он стоял достаточно далеко, случайно оттуда никак не мог достать. Оба знали, что Мадьяр это сделал не случайно.

Доктор Бугров отвернулся и проследовал к себе в медсанчасть. У ворот позвонил, Нехемия немедленно открыл дверь в привычный рёв, мат-перемат, песни и гогот из «зала ожидания» – всё из той же неизменной железной клетки. И – вонь… Проклятая вонь их отверженных тел. В последние годы он как-то притерпелся к ней: то ли дезинфекцию сменили, то ли заключённые стали лучше мыться.

В коридор из дверей «аптечки» высунулся Боря-наш-этруск, показал глазами «атас!», доложил полушёпотом:

– Док, там тебя баба из Красного Креста дожидается. Вроде спецвизит из-за одного пидараса.

Этого сюрприза недоставало! Недели три назад Красный Крест проводил свою плановую проверку, и доктор Бугров пока не соскучился. Что там ещё, чёрт побери! Пациентов сегодня до хрена, некогда ему с чиновниками возиться. Он прошёл по коридору к своему кабинету, раздражённо распахнул дверь.

Увидел статную спину и высокий затылок, на котором жгуче-чёрные волосы были подобраны и схвачены массивной серебряной заколкой.

Женщина сидела у его стола на стуле для пациентов, спиной к двери. Он поздоровался, она обернулась: лет тридцати, приятное лицо и роскошные, будто нарисованные, угольно-чёрные брови. Возможно, из-за них она казалась сдержанной, даже суровой. Представилась: Аида Мусаева, врач из Баку, сотрудник Красного Креста.

– Ваши ребята совсем недавно меня трепали, – почти приветливо заметил он. – Мне казалось, план по отбеливанию чёрных кобелей уже перевыполнен.