плавно разворачивали самолёт то в одну сторону, то в другую, и Оливия почему-то долго не могла заставить себя отвести от него взгляд.

Но нужно было приступать. Оставив пальто в одном из кресел партера, она засучила рукава свитера и подошла к помосту. Лестницы по его краям были почти вертикальными, и узкие ступеньки выглядели весьма сомнительно. Стараясь не выронить туфли, Оливия, набравшись решимости, принялась карабкаться наверх, не глядя вниз и утешая себя тем, что если уж она смогла приручить переворачивающееся кресло Рафаила, то уж на помост-то забраться непременно сумеет.

Однако оказавшись на самом верху, Оливия всё же не удержалась и бросила взгляд вниз. Высота была не так уж велика, футов десять – двенадцать, но она долго не могла себя заставить ступить на узкую, не шире пятнадцати дюймов, доску из гладкого дерева. Наконец, одержав над собой победу, она шагнула вперёд, выпрямилась и простояла так с минуту. Да, в том, чтобы неподвижно стоять на «капитанском мостике», ничего сложного, вероятно, не было, но вот как на этой попугайской жёрдочке можно было ещё и танцевать зажигательный степ, Оливия не могла себе представить. Не в силах больше глядеть вниз, она села, свесив ноги по обе стороны помоста.

Из кармана она вынула свёрток с хлебом и маргарином. Взяв в руку тост, она приложила его маргариновой стороной к доске и хорошенько смазала поверхность. Склонив голову, пригляделась – гладкое, лакированное светло-коричневое дерево почти ничем не выдавало проделанных с ним манипуляций, разве что блестело чуть сильнее. Затем она надела танцевальную туфлю на ладонь правой руки и, нажимая с усилием, имитирующим вес человеческого тела, провела подошвой по доскам. Усилие оказалось излишним – Оливия еле успела вцепиться в помост другой, незанятой рукой, – подошва заскользила по смазанной жиром доске легко, как скользит острое лезвие коньков по замёрзшей и отполированной озёрной глади.

Фантазия тут же сыграла с Оливией дурную шутку. Ей пригрезилась Люсиль в тот роковой вечер: вот девушка забирается на помост, несмело прохаживается по нему, старательно копируя лёгкие и отточенные движения балансирует на самом краю, отчаянно взбивая руками воздух, и, наконец, с лицом, искажённым от смертного ужаса, срывается вниз – раздаётся глухой удар, и её тело в облегающем гимнастическом костюме застывает бесформенной грудой.

Долго ли она мучилась? Или всё произошло быстро? Звала ли она на помощь? Была ли она одинока в последние минуты своей жизни или убийца наблюдал, как воплощается его дьявольский замысел?

Оливию замутило и она, чтобы сохранить ясность мыслей, продолжила эксперимент, а после тщательно протёрла помост припасённой салфеткой. Когда она закончила, то вывод напрашивался сам собой: у того, кто попытался бы пройтись в танцевальных туфлях с гладкой подошвой по смазанному жиром помосту, не было ни единого шанса удержаться наверху и не покалечиться.

* * *

Полночь – позднее время для добропорядочных обывателей, но не для артистов мюзик-холла, и пансион миссис Сиверли, чьи окна приветливо светились во мраке, в этот час ещё больше походил на аккуратный кукольный домик, внутрь которого поместили горящую свечу.

Оливия подошла к нему со стороны Дэтчелор-Плейс, но, как выяснилось, зря. Дверь чёрного хода, к её удивлению, оказалась заперта. Ей пришлось вернуться к парадному крыльцу, и, пока она торопливо бежала по обледенелой улице, ветер, будто злобный уличный мальчишка, швырял ей в лицо пригоршни колкой снежной крупки, которой было усыпано всё вокруг.

Она долго возилась с ключом, потом, в полумраке прихожей, снимала пальто, расстёгивая пуговицы негнущимися замёрзшими пальцами. «Всё бы отдала сейчас за чашку горячего чая!» – подумалось ей, и Оливия тихонько прокралась в кухню, наполнила чайник водой и поставила его на огонь.

От всей этой возни в своей каморке проснулась Элис. В махровом заношенном халате, хмурая и неулыбчивая, она вошла в кухню, часто моргая и не скрывая своего недовольства.

– Я могу вам чем-то помочь, мисс?

– О нет, Элис, ты можешь идти к себе. Я продрогла до костей и решила выпить чаю, чтобы согреться. На улице лютая стужа.

– Может, сделать вам тост, мисс? Тогда вам будет легче уснуть. Многие так делают. Некоторые так и вовсе не стесняются, таскают провизию из кладовой прямо к себе в комнату. А миссис Сиверли утром меня отчитывает и не верит, что я тут ни при чём, – Элис зевнула и затянула поясок халата потуже.

– Нет, нет, Элис, мне нужен только чай, и из кладовой я брать ничего не буду, – заверила её Оливия, а когда горничная уже выходила, спросила её: – А во сколько в пансионе запирают дверь чёрного хода?

Сонная Элис не сразу поняла, чего от неё хотят, а когда сообразила, то ответила:

– Что вы, мисс, мы её вовсе никогда не запираем. Миссис Сиверли не позволяет постояльцам курить в комнатах, поэтому дверь во двор всегда открыта.

Не успела Оливия подняться к себе с чашкой чая, от которой шло блаженное тепло, как на полпути её перехватила донельзя разгорячённая Эффи. Она буквально натолкнулась на Оливию, выбежав из комнаты Мамаши Бенни. Горячая жидкость, выплеснувшаяся из чашки, потекла по пальцам, но Оливия этого толком и не почувствовала, так она замёрзла и переволновалась.

– Мисс Адамсон! – Эффи расплылась в улыбке. – Вот так сюрприз! А мы уж думали, вы давно в постели.

– Я… выходила ненадолго, и вот, решила выпить чашку…

– …Бог ты мой, да вы вся дрожите! Пойдёмте, пойдёмте скорее к нам! – Эффи, не слушая, приобняла Оливию за талию и повлекла за собой. – Мы тут решили устроить небольшую тайную пирушку, – созналась она, понизив голос до шёпота. – Надо же и нам когда-то развлекаться. Только девочки, безо всяких церемоний!

С заговорщической ухмылкой Эффи проводила Оливию в комнату Мамаши Бенни, а сама упорхнула к себе, подмигнув обеим и пообещав тотчас же вернуться.

В просторной комнате гадалки было душно. От газового камина, стоявшего в углу, шли волны сухого жара, и руки и лицо Оливии, обожжённые стужей, сразу же защипало.

– Входите же, мисс Адамсон, – тепло поприветствовала её Мамаша Бенни из своего кресла. – И незачем мёрзнуть у порога, садитесь-ка поближе к камину.

Она указала Оливии на соседнее кресло, а сама принялась хлопотать, застилая низкий столик тонкой клетчатой шалью и вынимая из бумажного пакета разнообразные свёртки и кульки. Остро запахло маринованными овощами и мясом, запечённым в пряностях.

Пока Оливия осматривалась – комната Мамаши Бенни была значительно просторнее, чем её собственная, и благодаря этому обставлена не так скудно и даже с некоторым старомодным шиком – вернулась Эффи, нежно прижимавшая к себе под шалью нечто продолговатое,