виски. Кто-то был вчера в её комнате. Кто-то, кто воспользовался её отсутствием, чтобы выкрасть единственную улику, доказывающую, что гибель Люсиль не являлась несчастным случаем. И этим человеком мог быть только один из труппы. Никто из осветителей, музыкантов или работников сцены не сумел бы незаметно пробраться в пансион.

Оливия присела на кровать. В тревожных сумерках раннего утра скудная обстановка комнаты показалась ей вдруг фальшивой, будто и кровать, и умывальный столик, и низенький пузатый комод с латунными ручками были фанерными декорациями для пьесы с убийством.

Она заторопилась на Гроув-Лейн, хотя до её репетиции с Бродягой оставалось ещё не меньше часа. На ходу застёгивая пальто и обматывая шарф вокруг шеи, спустилась и заглянула в столовую.

В столовой она застала только Элис, та как раз принесла из кухни фарфоровый кофейник и маслёнку. Через приоткрытую дверь доносилось мелодичное пение кухарки и тянуло подгоревшими тостами.

– Доброе утро, Элис. Вы не видели мистера Адамсона? Он уже позавтракал?

– Да, мисс, видела. Нет, мисс, он только выпил кофе и сразу же ушёл.

Оливия кивнула, направилась к выходу, но вдруг попятилась и снова возникла в дверном проёме.

– Скажите, Элис, а вы бывали на Гроув-Лейн? Вам понравилась программа?

– Нам с миссис Сиверли давали контрамарки, мисс, но я ещё не ходила, – отвечая, горничная смотрела себе под ноги, но после секундного колебания подняла глаза и с некоторым вызовом сообщила: – Мне больше нравится ходить в синема, мисс. Публика там, конечно, бывает разная, но актёры всегда такие красивые! А уж актрисы!.. И все в таких шикарных платьях!.. – Элис, не скрывая зависти, шумно вздохнула.

– Значит, ты не видела на сцене мисс Бирнбаум? Это та, которая…

– Я поняла, о ком вы, мисс, – не слишком учтиво перебила Оливию горничная. – Нет, не видела. Да она и сама говорила, что смотреть там не на что.

– Вот как?

– Мисс Бирнбаум тоже больше нравилось синема, – Элис, немного важничая, говорила со знанием дела и одновременно расставляла тарелки и раскладывала приборы. – Она призналась мне по секрету, что даже один раз снималась в ленте. Представляете, мисс? – Элис вся светилась от восторга.

– А вы с мисс Бирнбаум, как я посмотрю, были очень дружны, да, Элис?

– О да, мисс! Она не из тех была, кто нос задирает. Со мной она всегда добрая была, приветливая. И красивая такая! Вот как те леди, про которых в журналах печатают. Платье мне отдала, почти совсем новое. Его и перешивать-то не пришлось, так оно мне впору оказалось. Цвет у него такой интересный: вроде и голубой, а приглядишься – нет, сиреневый.

– Перванш, – кивнула Оливия.

– Нет, мисс Бирнбаум сказала, что цвет называется барвинок, – упрямо возразила Элис. – Обещала, что разберётся с делами и сводит меня в парикмахерскую в Вест-Энде, где мне волосы завьют ровно так же, как и у неё, а если я пожелаю, то и вовсе покрасят. И пообещала, что мы с ней пойдём в одно чудесное место, и она познакомит меня со своими друзьями.

– А с другими мисс Бирнбаум тоже добрая была?

– Не знаю, мисс, – Элис моментально замкнулась и принялась нарочито греметь посудой.

– А с какими делами ей предстояло разобраться, она не говорила?

– Нет, мисс, не припомню, – Элис без всякой на то необходимости принялась переставлять с места на место чашки, маслёнку и кофейник, всем своим видом показывая, что ей не до праздной болтовни.

Стремясь вернуть расположение горничной, Оливия, понизив голос, произнесла негромко и сочувственно:

– Нелегко, должно быть, управляться со всеми делами одной. Шутка ли – двенадцать постояльцев! Миссис Сиверли стоило бы нанять кого-то в помощь.

– Скажете тоже, мисс! – огрызнулась Элис. – Это ж два жалованья платить придётся. К чему такие расходы, если я и в одиночку справляюсь? Ну, а то, что я к ночи с ног валюсь и свободный вечер у меня всего дважды в месяц, а целого выходного и подавно нет – так кого это волнует? – и горничная перенесла с буфета на стол высокую стопку тарелок, демонстративно сгибаясь под их тяжестью. Плюхнув всю стопку на стол – фарфор глухо и протестующе звякнул – она провела рукой по лбу, как если бы это нехитрое действие истощило её и без того невеликие силы. Для полноты картины горничная несколько раз шмыгнула носом, хотя насморком не страдала, но чувство справедливости всё же взяло верх, и она, обернувшись, нехотя признала: – Вы меня, мисс, не больно-то слушайте. Миссис Сиверли на самом деле добрая, и не придирается ко всему подряд, как некоторые. Когда меня с предыдущего места уволили, и никто меня на работу брать не хотел, она меня к себе взяла и вот ни словечком до сих пор не попрекнула, – Элис несколько раз кивнула и хотела продолжить, но тут ступеньки за её спиной заскрипели и показались острые носы туфель, царапины на которых были закрашены чернилами не в тон.

* * *

Брата Оливия нашла в каморке за сценой. Он сидел, ссутулившись над столом, и перебирал кипу счетов, чертыхаясь себе под нос. Жёлтый свет лампы освещал разбросанные по всей столешнице бумаги, а на стене, сбоку, нервно суетилась его ломкая тень.

Оливия вошла и прикрыла за собой дверь. Не снимая пальто, уселась на низкую кушетку и откинулась к стене. Филипп, мельком оглянувшись, пробормотал: «А, это ты. Что так рано? Бродяга ещё не пришёл», – и снова уткнулся в бумаги.

– Люсиль Бирнбаум умерла не своей смертью, Филипп. Её убили.

С минуту ей казалось, что брат, погрузившись в дела, не расслышал или не понял её слов. Но вот Филипп отодвинул бумаги и, не оборачиваясь к ней, обхватил голову руками и крепко сжал.

– Ты уверена? – голос его звучал глухо, точно он заглянул в колодец, дно которого терялось во мраке, а влажные стены поросли мхом и плесенью.

– К сожалению, да.

– Полиция сочла произошедшее несчастным случаем, – Филипп не спорил, но в тоне его слышалось упрямство, с каким он в детстве доказывал нянюшке, что часы на каминной полке спешат и близнецам ещё рано укладываться в постели.

Он поднялся со стула, повернулся к сестре и испытующе посмотрел на неё. У Оливии сжалось сердце – брат выглядел измождённым и больным, хотя и был чисто выбрит. Под глазами у него залегли серые тени, взгляд казался потухшим, и, пока она рассказывала ему о содержимом пропавшей коробки и своём ночном эксперименте, лицо его всё больше мрачнело.

– Просто не верится, – наконец произнёс он, присаживаясь на край стола. – И всё это накануне премьеры. Ты уверена, что