В этот раз дверь открывает папа Керстин по имени Дэвид – бывший профессиональный толкатель ядра, а ныне менеджер в IT-компании. Дэвид до шеи покрыт татуировками, говорит на шести языках и, как мне вскоре предстоит узнать, потрясающий рассказчик. Керстин и Нора убегают играть, а Дэвид тем временем приглашает меня разделить с ним и Мари их fika. Не спуская с рук двухлетнюю Ракель, он готовит кофе и рассказывает мне о своем детстве, проведенном в Швеции и Саудовской Аравии, где его отец трудился в международной компании, о том, как впоследствии стал нищим студентом по обмену в Луизиане, о стремительном наборе веса после ухода из спорта и об угрозах пяти докторов, говоривших, что ему до конца жизни придется принимать статины, а также о том, как он перешел на веганское сыроедение, начал тренироваться как сумасшедший, похудел на 40 килограммов и доказал им всем, что они ошибались.

– Я люблю преодолевать трудности. Когда все дается слишком легко, мне становится неинтересно жить, – признается Дэвид.

Дом Дэвида и Мари уникален. Это здание бывшей церкви с открытой планировкой и пятиметровыми потолками. Он настолько уникален, что однажды его даже фотографировали для интерьерного журнала. Сидя за их обеденным столом, изготовленным из массивных реставрированных спилов дерева, и попивая чай из пиалы, я чувствую себя не на своем месте. Эти люди для меня слишком стильные и экзотичные.

Но есть у нас и кое-что общее – любовь к отдыху на свежем воздухе. Дэвид рассказывает, что несколько лет назад они с Мари переехали сюда из Гётеборга, второго по величине шведского города, поддавшись всеобщему увлечению загородной жизнью и мечтая «вернуться к земле», в данном случае – к лесу. Когда Дэвид не управляет сотней программистов, он изучает окрестности вместе с дочками, ищет вместе с ними лягушек, рыбачит, собирает грибы и ягоды, играет в геокэшинг – современное развлечение, смысл которого сводится к поиску тайников, сделанных другими игроками, при помощи GPS-навигации. Однажды он записался на курсы выживания в дикой природе, чтобы подготовиться к одиночному палаточному походу в компании своего пса, а в итоге приютил заблудившихся в лесу туристов, чтобы они не замерзли ночью.

– Когда Ракель была младше, я сажал ее в слинг себе на спину, одной рукой катил коляску с Керстин, а другой держал собаку, – говорит Дэвид. – Всегда можно найти способ выйти на прогулку.

Несколько часов спустя, когда я приезжаю за Норой, Дэвид готовит ужин (веганские роллы то ли в мексиканском, то ли в ближневосточном стиле с мятным соусом), а его жена Мари загорает с Ракель на обширной террасе за домом. Нора с Керстин роют ямы в песочнице, где провели большую часть вечера, и настолько поглощены игрой, что Нора даже не замечает моего присутствия. Ее джинсы заляпаны мокрым песком, а пальцы полностью погружены в песчаную кашу и аккуратно разминают ее. Время от времени дочка достает руки из песка и оценивает их красоту.

– Смотри, мама, у меня коричневые руки! – радостно восклицает она, когда наконец соображает, что я приехала.

Мари, работающая школьным психологом-консультантом, спокойно наблюдает за тем, как Керстин и Нора размазывают грязь по рукам и щекам, словно боевую раскраску.

– Грязные дети – счастливые дети, – произносит она. – Любая игра основана на творчестве, а это тоже творчество, как мне кажется. Ребенок познает мир, и таким способом тоже.

К сожалению, плоды этого творчества придется устранить прежде, чем Нора сядет в машину, поэтому Мари выносит на террасу тазик с мыльной водой и влажные салфетки, чтобы девочки смыли с себя песок. Они раздеваются и начинают мыться и вытираться, продолжая баловаться и хихикать.

Мы с Дэвидом и Мари болтаем на кухне, к которой примыкает терраса, когда через открытую дверь заходит Керстин с голой попой и заявляет, что ей нужно в туалет.

– Сходи на травку, милая, – говорит Дэвид.

Мари приносит девочкам полотенца и помогает им одеться, и я обращаю внимание на то, что она их совсем не ругает, а ведь у них грязь даже в носу. Я не удивлена. В Скандинавии считают, что баловаться и пачкаться во время игр – это совершенно естественная и даже драгоценная часть детства. Я тоже считаю нормальным пачкаться на улице, хотя дома грязь не люблю. И если липкие блестки для детского творчества я ненавидела всей душой, а попытка испечь что-нибудь вместе с двухлетками всегда вызывала у меня приступ гипертонии, то на улице мои дети могли качаться в грязи и плескаться в воде столько, сколько душа пожелает. В моем детстве грязные руки, горы перепачканной одежды и мокрые сапоги считались доказательством того, что день был наполнен приключениями, новыми открытиями и бесконечным количеством проб и ошибок. Кроме того, я искренне считала, что отправлять детей играть на улицу и запрещать им пачкаться – это все равно что подарить им двухмесячного котенка и запретить его гладить. Это попросту неправильно.

Мари явно разделяла мои взгляды, и в Швеции мы в этом были не одиноки.

– Конечно, детям нужно разрешать пачкаться, когда они играют на улице. Это само собой разумеется, – подтверждает Йоханна, мать двух девочек дошкольного возраста, с которой я познакомилась на лесной детской площадке.

Ее муж Маркус соглашается:

– Есть такое замечательное изобретение – стиральная машина. Наша, например, трудится без остановки.

– Мне кажется, прыгать по лужам – нормальная детская забава, – говорит мне другая мама. – К тому же так дети учатся оценивать риски: как долго они смогут плескаться, пока не вымокнут.

Скорее всего, подобная терпимость к детским шалостям и желанию испачкаться уходит корнями в эпоху романтизма, когда природа воспевалась мыслителями и философами, такими как Жан-Жак Руссо, который открыто критиковал достижения цивилизации. Он спорил, порой бескомпромиссно, что людей с самой чистой душой нужно искать в примитивных сообществах, а не в цивилизованных. Чем дальше уходил человек от того, что он называл исходным «природным состоянием», тем сильнее морально разлагался. Считалось, что дети, которых цивилизация еще не сломала и не развратила, ближе к природе, и Руссо призывал удерживать их в «природном состоянии» как можно дольше.

В XX веке концепция близости детей к природе снова вошла в моду, и в Скандинавии игры на свежем воздухе в конечном итоге стали считаться символом детства. Детские книги, написанные в том числе всеми любимой шведской писательницей Астрид Линдгрен (самое популярное в США произведение – «Пеппи Длинный Чулок»), закрепляли в сознании общества мысль о том, что необузданные, свободные и не всегда чистые игры на свежем воздухе – это лучший вариант детства, какой можно себе представить. В книге «Мы все из Бюллербю», основанной на личных воспоминаниях Линдгрен о детстве, проведенном на юге Швеции в начале XX века, шестеро неугомонных ребятишек запускают в ручье кораблики из коры, пытаются прокатиться верхом на покладистом быке, устраивают кукольное чаепитие на пастбище, танцуют вокруг костра, прыгают по самым большим лужам и ходят по канавам, пока не наберут полные сапоги воды.

Идеалы из книг Линдгрен в значительной степени превалируют в Швеции и сегодня, ведь право детей «пачкаться, двигаться и черпать вдохновение в природе» составляет главный принцип шведских лесных школ и даже более традиционных учебных заведений. Опытный детский воспитатель и писатель Анн Гранберг емко суммирует этот подход, когда пишет, что «излишний порядок и чистота мешают игре. Детям нужно разрешать пачкаться в грязи, лезть в воду прямо в одежде, создавать беспорядок и шуметь. Они должны быть спонтанны, импровизировать и совершать необдуманные поступки».