— Райен, неужели ты не ощущаешь ничего странного в этомдоме?! — едва сдерживаясь, чтобы не закричать, продолжала она. — Неможет быть, чтобы ты ничего не чувствовал! Еще ничего не закончилось. Всетолько начинается! И мы обязаны во что бы то ни стало найти Роуан!

— Я приеду за тобой утром, — рявкнул в трубкуРайен. Было ясно, что он не на шутку рассердился. Обрушившийся на него гневжены отозвался в нем ответным взрывом ярости. Но сдаваться Райен не собирался.

— Я хочу приехать и забрать тебя домой.

— Ладно, — наконец согласилась она. — Приезжай.Я тоже этого хочу.

Неожиданно для самой себя она услышала в своем голосежалобные нотки, означавшие лишь одно: ее очередное поражение.

Хорошо, что она, по крайней мере, отважилась высказать хотябы небольшую часть собственных соображений о похитившем Роуан субъекте. Да, онасделала то, что хотела, и теперь очередь была за мужем. Пусть он с ней спорит,пусть распекает ее на все лады, пусть даже выйдет победителем в этой схватке.Все это будет не сегодня, а позже. Возможно, даже завтра.

— Гиффорд, Гиффорд, Гиффорд… — ласково пропел он втрубку. — Я приеду. Буду на месте, прежде чем ты успеешь проснуться.

Неожиданно ее охватила невероятная слабость, некое странноеоцепенение. Ей даже показалось, что она не сможет пошевелиться, пока он неявится за ней. Пока она не увидит, что он вошел в дверь ее домика.

— А теперь, умоляю тебя, запри хорошенько дом, —продолжал Райен, — и ложись. Держу пари, что ты притулилась на кушетке ичто все двери в доме стоят нараспашку…

— Это Дестин, Райен.

— Запрись. И положи пистолет возле кровати. Чтобы онбыл под рукой. И прошу тебя, пожалуйста, включи сигнализацию.

— Пистолет! О Господи! Да неужели я смогу имвоспользоваться в твое отсутствие!

— Именно в мое отсутствие он может тебе пригодиться.

Гиффорд вспомнила Мону и невольно улыбнулась.

Прежде чем закончить разговор, они, свято храня однаждызаведенную ими традицию, обменялись поцелуями.

Впервые Гиффорд поцеловала Райена, когда ей было пятнадцать.Тогда они были влюблены друг в друга. Помнится, сразу после рождения Моны Алисияей сказала:

— Счастливая… Ты любишь своего Мэйфейра. Я же вышлазамуж только вот из-за этого!

Сколько раз Гиффорд задумывалась о том, чтобы забрать к себеМону. Возможно, со стороны Алисии она не встретила бы никаких препятствий. Еесестра была законченной пьяницей. Странно, что Мона вообще появилась на свет,да к тому же родилась такой крепкой и здоровой. Но на самом деле у Гиффорд и вмыслях не было отобрать у Алисии ребенка. Она прекрасно помнила, к чему привелодоброе намерение Элли Мэйфейр — честно говоря, Гиффорд лично ее никогда незнала, — которая взяла на воспитание и увезла в Калифорнию Роуан, дочьДейрдре, чтобы спасти девочку от семейного проклятия. За этот поступок Элливозненавидели все. Это случилось в тот ужасный год, когда умер дядюшкаКортланд. Он упал с лестницы в доме на Первой улице. Как тяжело переживал егосмерть Райен…

Гиффорд тогда уже исполнилось пятнадцать, и они с Райеномбыли безумно влюблены друг в друга. Нет, какими бы благими ни были намерения,ни в коем случае нельзя отбирать ребенка у матери. Яркое доказательство тому —судьба Дейрдре, которая, лишившись дочери, сошла с ума, и безвременный уход изжизни дядюшки Кортланда, пытавшегося этому помешать.

Безусловно, Гиффорд сумела бы лучше позаботиться о Моне, чемродная мать. А если быть до конца откровенной, то заботиться о малышке хуже,чем делали это Патрик с Алисией, было попросту невозможно. Но следует отдатьГиффорд должное: она всегда относилась к Моне как к своему родному ребенку.

Огонь в камине погас, и в комнате стало как-то неуютно идаже холодно. Неплохо было бы снова его разжечь. Во всяком случае, спать ей ещесовсем не хотелось. Хорошо, если удастся забыться сном хотя бы часам к двумночи. Тогда к приезду Райена она будет свежа и бодра. Ничего удивительного: когдатебе сорок шесть, нужда в продолжительном сне, как правило, отпадает. Вполнедовольствуешься малым.

Опустившись на колени перед широким каменным камином,Гиффорд взяла из аккуратной стопки лежащих рядом дров небольшое дубовое поленои бросила в чуть теплящиеся угли. За ним туда же отправились комок газеты инесколько щепок. Огонь вспыхнул с новой силой. Его языки весело заплясали напокрытых копотью кирпичах. Руки и лицо Гиффорд начал обволакивать жар, так чтоей вскоре пришлось отпрянуть назад. С огнем у нее было связано что-тонеприятное, скорее даже, ужасное — очевидно, какое-то воспоминание опроисшествии в семье, которое она старательно стерла из своей памяти.

Она стояла в комнате, устремив взор на белый пляж. Шума волнсовсем не было слышно. Бриз накрыл все тяжелым покрывалом тишины. Звездысветили так ярко, как будто это был последний день мироздания. Легкий морскойветер своей прозрачной чистотой наполнил душу Гиффорд необъяснимым восторгом,так что она была не в силах сдержать слезы.

Она страстно желала остаться в этом месте еще на какое-товремя, до тех пор, пока ее не начнет неодолимо тянуть к родным дубам, растущиму ее дома. Но этого никогда не случалось. Она всегда уезжала раньше, чем ей быхотелось. Долг, семья и многое другое призывали ее покинуть Дестин прежде, чемона была к этому готова.

Нельзя сказать, что она не любила родные дубы и паутину,опутавшую все и вся, полуразрушенные стены соседних домов и разбитые мостовые,а также бесконечные объятия ее многочисленных родственников. Да, они были оченьмилы ее сердцу, но почему-то подчас ей так не терпелось сбежать от всего этого.

Подальше от всех и вся.

— Мне бы хотелось умереть, — содрогнувшись отсвоей мысли, прошептала Гиффорд.

Голос ее дрожал, и бриз уносил его прочь. Она вошла в кухню,которая на самом деле представляла собой лишь часть большой центральнойкомнаты, выпила стакан воды и через открытые стеклянные двери вышла из дома.Пройдя через двор, она поднялась по ступенькам к дорожке и, одолев маленькуюдюну, спустилась вниз, на гладко уложенный ветром песок.

Теперь она явственно слышала голос залива. Он наполнял еесвоим шумом. Казалось, в мире не было ничего, кроме этого звука. Он заставлялзабыть обо всем на свете, утратить все прежние чувства и ощущения. Когда онабросила мимолетный взгляд на свой дом, он показался ей маленьким инезначительным и походил скорее на бункер за песчаной насыпью, а не насимпатичное прибрежное строение, каким был на самом деле.