Прабабушка Дороти построила этот дом для своих внуков иправнуков в тысяча девятьсот пятьдесят пятом году. В те времена Дестин былобыкновенной рыболовецкой деревней, жизнь в которой сонно текла по своимзаконам. По крайней мере, все так говорили. Тогда никто понятия не имел обогромных кондоминиумах, гольф-клубах и прочем. Ничего подобного не было и впомине.

От неожиданного порыва ветра Гиффорд бросило в дрожь. Какбудто он усилил свою хватку, собираясь швырнуть ее в сторону. Устремив взглядна волны, лениво плещущиеся у края мерцающей поверхности пляжа, она направиласьпротив ветра к воде. Ей захотелось прилечь прямо на берегу и уснуть. Она всегдатак делала, когда была девочкой. В окрестностях Дестина не было болеебезопасного места, чем пляж. Сюда еще не дошли такие радости цивилизации, каквсякого рода средства передвижения, которые не только могли нанести вамфизическое увечье, но и испортить всякое впечатление одним только выхлопом ишумом.

Как звали того поэта, который когда-то погиб на пляжеОгненного острова? Все тогда решили, что его кто-то переехал, пока он спал,хотя толком никто ничего не знал. Ужасная история, просто ужасная. Гиффорд немогла вспомнить его имя. Только стихи. Это было во времена ее студенческойюности. Они с Райеном стояли на палубе лодки, пили пиво и целовались. Он обещалее увезти из Нового Орлеана. Какая ложь! Они собирались жить в Китае! Или вБразилии? Но Райен ушел с головой в дела «Мэйфейр и Мэйфейр». Контора поглотилаего целиком и полностью задолго до того, как ему исполнился двадцать один год.Интересно, помнил ли он до сих пор их любимых поэтов? Не забыл ли, как онивосхищались стихотворением Лоуренса о голубой горечавке или « Воскресным утром»Уоллиса Стивенса?

Но разве могла она винить его за то, что произошло за годыих супружеской жизни. Она сама не могла отказать ни бабушке Эвелин, ни дедушкеФилдингу, ни тем старикам, которые так заботились о ней, когда умерли ееродители. У нее было такое впечатление, будто они с сестрой всегда принадлежалиэтим старикам. Мать Ранена так и не простила им того, что они не устроилитрадиционной свадьбы и что невеста не надела белого платья. К тому же Гиффордни на день не могла оставить Алисию одну — та была еще слишком молода, но ужесовершенно безумна и постоянно попадала в какую-нибудь беду. Гиффорд даже несмогла продолжить обучение в университете. Когда она изъявила желание этосделать, бабушка Эвелин ей сказала:

— А чем плох Тулейн? Туда можно ездить на такси.

И ей ничего не оставалось, кроме как подчиниться. Поехать вСорбонну ей не разрешили, и второй курс там остался только в мечтах.

— Ты потомственная Мэйфейр, — заявила бабушкаЭвелин во время обсуждения свадебной церемонии. — Мэйфейр в десятомпоколении. Представляю, как была бы потрясена твоя мать, спаси Господи ее душу.Бедняжка, она и так очень страдала.

Но камнем преткновения оказался не столько вопрос, гдеГиффорд хочет жить — на севере, в Европе или где-то еще, сколько сама свадебнаяцеремония, вокруг порядка проведения которой разгорелись самые жаркие дебаты.Родня никак не могла прийти к согласию, где молодым следует венчаться — в храмеИмени Господня или в ирландской церкви Святого Альфонса.

Гиффорд и Алисия посещали школу при церкви Имени Господня,которая располагалась очень далеко от старой церкви Святого Альфонса — вделовой части города, напротив парка Одюбон. В те времена неф еще не былрасписан, и великолепные мраморные статуи красиво выделялись на фонебелокаменных стен.

В этой церкви Гиффорд приняла свое первое причастие иучаствовала в торжественной церемонии. На ней было длинное белое платье и туфлина высоких каблуках, а в руках — букет цветов. Как все дебютантки, она оченьволновалась.

Само собой напрашивалось решение устроить венчание в храмеИмени Господня. Какое отношение к Гиффорд могла иметь какая-то старая церковьМэйфейров, церковь святого Альфонса? В конце концов, Дейрдре Мэйфейр можно былооб этом не сообщать. К тому времени она уже была безнадежно больна и совершенноневменяема. И все было бы хорошо, если бы не начал мутить воду дедушка Филдинг.

— Святой Альфонс — наша семейная церковь. А ты Мэйфейрв десятом колене! — заявил он.

Мэйфейр в десятом колене.

— Терпеть не могу, когда так говорят. Это совсем ничегоне значит, — возражала Гиффорд.

— Чушь какая! — возмущалась бабушка Эвелин. —Это очень многое значит. Это значит, что за тобой стоят десять поколений.Десять различных родовых линий. Разве этого мало? Ты должна этим гордиться.

Вечерами бабушка Эвелин вязала, сидя на террасе дома наАмелия-стрит. Она бросала свое занятие только тогда, когда темнело и уже ничегоне было видно. Ей нравилось наблюдать за тем, как над Сент-Чарльз-авенюсгущаются сумерки. Они действовали на нее успокаивающе. Она даже любила простосмотреть на толпы людей, прогуливающихся по вечерним улицам, на машины,освещенные изнутри желтыми лампочками и отчаянно грохотавшие на поворотах. Этобыли дни шума и пыли. Еще не изобрели кондиционеры и не вешали ковры длиной вовсю стену. А белье из прачечной было жестким, как картон.

«Да, мы принадлежим старикам», — думала Гиффорд. Онапочти позабыла свою мать. Помнила только, что та всегда была больна, жила взатворничестве и очень страдала. А еще она помнила ее шаги за закрытой дверью.Гиффорд и Алисия очень рано остались сиротами.

Те давние времена вызывали у Гиффорд своего рода ностальгию.В особенности ей были памятны прогулки с бабушкой Эвелин, которая всегда носилас собой ирландскую трость. Не могла Гиффорд без умиления вспоминать и то, какчитала книжки дедушке Филдингу.

«Нет, уехать из родного города мне никогда по-настоящему нехотелось», — решила про себя Гиффорд. Она никогда подолгу не могла жить вкрупных современных городах Америки, таких как, например, Даллас, Хьюстон илиЛос-Анджелес. Несмотря на то, что поначалу они привлекали ее своей чистотой инасыщенностью жизни, царившая там суета была ей не по вкусу. Когда еще ребенкомГиффорд впервые попала в Лос-Анджелес, он показался ей чудом из чудес. Но такиегорода ее быстро утомляли. Вероятно, очарование Дестина заключалось еще и втом, что он находился недалеко от ее родного города, и ей не составляло труда донего добраться. А при желании она всегда могла сесть в машину и еще до заходасолнца вернуться к родным ее сердцу дубам. Да, она воистину любила свой НовыйОрлеан, город тараканов, город разрухи, город ее семьи и многих другихсчастливых людей.

На память ей пришел отрывок из Хилари Беллок, которыйоднажды она обнаружила среди бумаг покойного отца:

Где солнце католикам будет светить,

Я сам это вам смогу подтвердить,

Там музыка, смех и хмельное вино.

BenedicamusDomino!