Вот и сейчас наша «дочь оленя» затормозила. Еебольшие влажные глаза сфокусировались на сочной ветчине, лоб собрался вморщины, уши слегка приподнялись, а нос начал подергиваться. Со стороны былопонятно, что творится с могучей мопсихой: запах окорока вполз в ноздри, протекв легкие, оттуда пошел сигнал вверх, но брел он медленно, спотыкаясь по пути.Фенюша молча разглядывала розовый кусок. Сигнал наконец-то добрался до мозга,заструился по извилинам, и тут контакты замкнулись, проскочила искра. Фенявздрогнула, ее глаза загорелись, на лбу словно высветилась надпись: «ВЕТЧИНА.Люди добрые! Мне с неба свалился кусок ТАКОГО!» Фенюша затряслась, пасть ееприоткрылась, и тут Капа быстрее молнии метнулась к ломтю, в мгновение окапроглотила его и начала сосредоточенно облизываться.

Муля и Ада застонали, на их складчатых мордахзастыло горькое разочарование: ах ты, господи, не успели! Феня приняласьобнюхивать пол, потом пару раз лизнула плитку и удивленно фыркнула.

– Гады, – ныл тем временемКозлов, – уроды!

Со второго бутерброда обвалился кусокдокторской колбасы. На сей раз Феня проявила расторопность и бросилась вперед,но ее опередила Рейчел. Началась потасовка, в которой победительницей, конечноже, вышла стаффиха. «Дочь оленя», зарыдав во весь голос, поплелась к дивану. Ятихонько подошла к шкафу, выудила с полки пакетик нежареных орешков кешью,надорвала его, уронила и запричитала:

– Ну вот! Косорукая Лампа! Сейчас соберу!

– Не морочься, – велелаЮлечка. – Эй, мопсы, вы орешки не видите?

Громко сопя, стая бросилась подбиратьлакомство, абсолютно счастливая Феня быстро-быстро глотала свои любимые орехи.Один Рамик не шелохнулся. Во-первых, он не любит кешью, а во-вторых, двортерьеробладает умом, отличным нюхом и стопроцентным зрением, поэтому он сообразил: уФили на бутербродах еще лежит по куску окорока и эдама, и если проявить терпение,непременно получишь и то, и другое, пусть наивные мопсы со стаффихой гоняютсяза малоаппетитными орехами, Рамику сейчас достанется главный приз.

– Дебилы, – кипел Филипп, –все! Абсолютно! В сериалы меня не берут. Впрочем, я не собираюсь тиражироваться,не гонюсь за дешевой славой. Но кушать-то хочется! Полудурки!

– Да что случилось? – проявиллюбопытство Сергей.

– Как? Разве я не сказал? – изумилсяФилипп.

– Нет, – улыбнулась Юлечка. –Битый час повторяешь: идиоты, кретины, дураки.

– Как их еще назвать?

– Изложи суть, – предложил Серега.

Уронив, к огромной радости терпеливого Рамика,оба бутерброда, Филя сложил руки на столе. По мере того как из нашегонесостоявшегося Гамлета лился рассказ, мне делалось все веселей, а под конецповествования у меня вырвалось неуместное хихиканье. Юлечка метнула в моюсторону укоризненный взгляд. Впрочем, в ее глазах тоже прыгали смешинки.

Вкратце история была такая. Филиппа сниматьсяв кино режиссеры не зовут. Наверное, Козлов не слишком талантлив, иначе почемупри массе выпекаемых сериалов ему не досталось даже самой маленькой рольки?Другой бы актер сцепил зубы и начал тупо ходить на кастинги, дожидаясь часа,когда мимо плавно пролетит птица удачи. Но Филенька обиделся на весь свет иначал громко вещать за кулисами:

– Презираю тех, кто перебегает из киношкив киношку. Сегодня он бандит Чернозубов, завтра писатель Гоголь, через три дняследователь Сидоров. Фу, это не искусство!

Если кто-то начинает при вас громко хаятьдругого, знайте: наш суровый критик на самом деле исходит черной завистью имучается от собственной нереализованности. Успешный человек не швыряет комьягрязи в собрата, оно ему ни к чему.

Недавно я прочитала в газете статью литератораМалофеева, который тонким слоем размазывал по асфальту обожаемую мною писательницуБустинову. Сначала я возмутилась и даже хотела накропать письмо в издание,отдавшее свои страницы под аутодафе любимицы миллионов. А потом сообразила:собака зарыта в этой самой любви. Тиражи Бустиновой рвутся вверх, а у Малофеевабольше трех тысяч книжонок в десятилетие не продается. На месте Бустиновой я бырадовалась ведру с помоями. Вот если бы Малофеев начал нахваливать ее, тутбеда…

Но вернемся к Филе. За наглые высказыванияколлеги обозлились на Козлова и решили отомстить. Хоть Филипп и считает себянепризнанным гением, только крупных ролей ему и в театре не дают, так,мелочовку. Заработок, как понимаете, соответственный, и, чтобы выжить, Козловпристроился еще в два коллектива.

Его стандартный рабочий вечер выглядит так.В девятнадцать пятнадцать он выходит на одну сцену и, кланяясь,произносит: «Барин, карета подана». Естественно, на Козлове ливрея лакея. ПотомФиля, скинув ее, несется в другой театр, живо одевается гладиатором, хватаетбутафорское копье и выскакивает из кулис. «Умри, собака!» – орет Филя и парураз тычет картонным наконечником в раба. Особо не задерживаясь, нашмногостаночник снимает грим и катит на новую площадку, где приходитсяизображать прохожего, одетого в обычный пиджак. Это самая удобная роль, она нетребует ни грима, ни особого костюма, можно появиться перед зрителями как есть,не заморачиваясь с надеванием парика, приклеиванием бороды или конструированиемноса из гуммоза.[4]

И еще, за вздорный нрав Филю недолюбливаютвезде, ни за одними кулисами у него приятелей нет.

Сегодня Филипп прибежал на вторую площадкувзмыленный, словно лошадь, и заорал на костюмера:

– Где копье?

– Одну минуточку, – промямлиладевушка. И, нервно оглянувшись, шепнула: – Тут такое дело…

– Денег не дам! – завизжалКозлов. – Я не в штате, приглашенная единица, нечего подходить ко мне споборами. Вечно у вас то похороны, то на больницу собираете. Где копье?Шевелись, дура!

Костюмерша молча протянула палку снаконечником.

– Пристают постоянно, – еще большеобозлился Филипп, хватая бутафорское оружие. – А чего сегодня оно такоетяжелое?

– Не знаю, – тихо ответиладевушка. – Может, вы не пообедали?

– Идиотка! Еще замечания делает! Твоекакое дело, где и с кем я жрал? – взбеленился Козлов и полетел на сцену.

В кулисах толпилось отчего-то слишком многонарода. Тут оказались все: гримеры, рабочие сцены, пожарный и куча актеров, незанятых в действии. Любой другой человек мог насторожиться и спросить себя: «Ачто они тут собрались?» Но Козлов – замкнутая на себе система, поэтому,распихав народ локтями, он вылетел на подмостки и начал привычно изображатьгладиатора.