— Я просто хочу подчеркнуть, что вы этим не будете связаны. Можете вернуться, прилететь снова, ещё раз вернуться. Всё, что хотите. А если надо, Кубанский вам открытую визу сделает. Я запамятовал, как она называется. Это когда по работе всё время ездить надо.

— Подождите, дорогой ментор. Бог с ней, с визой. Я вас всё хочу спросить, почему она так любезна? И ещё, совсем позабыл. Вы же сказали, сейчас начнётся самое интересное!

— Ну да. Это вместе просто и сложно. Понимаете, эта семья через поколения пронесла и сохранила русский язык. Анна-Мари абсолютно свободно говорит и читает по-русски. Они сердечно рады. Вот тут я должен немного подробнее объяснить. В Мюнхене, в Аугсбурге, вообще в Баварии наших больше, чем достаточно. Если просто захочешь пообщаться по-русски, то, собственно, нет проблем. Но, как вы понимаете, приехали разные люди. И вот моим друзьям не везло. Они пару раз обожглись и теперь сразу знакомиться только потому, что народ из России. Ну, не готовы они. Но если из Москвы приезжает интересный человек с рекомендацией… Это другое дело.

— А я, значит, с рекомендацией? — уточнил, улыбаясь, Небылицын.

— А в как думали, юноша? — в тон ему проворковал старый Брук.

— И я, знаете, — продолжил он, — семье Фельзер несколько раз немножко помог. Надо было доказать, что два-три полотна хороших мастеров, принадлежащих им по наследству, подлинники, а не копии. И старый конь Брук борозды не испортил. Так-то вот, мой молодой друг.

— Мы подлетаем. Надо перевести часы, — сказал себе Стас и переставил стрелки на два часа назад.

На табло засветились призывы пристегнуть ремни. Голос стюардессы, а затем, капитана застрекотал в динамиках. Несусветное их произношение усугублял пулемётный темп речи. Небылицын не в первый раз подумал, что среднестатистический пассажир, не владеющий родным языком авиакомпании, конечно, ничего не поймёт, даже если он сносно объясняется по-английски.

Уши слегка заложило. Самолёт с едва уловимым толчком мягко приземлился. Европейская часть салона захлопала и соотечественники не сразу, но всё же присоединились. Стас подождал, пока самые нетерпеливые пассажиры устремятся наружу, а затем, не спеша, последовал за ними. Когда он подошёл к паспортному контролю, пограничник, приятно удивлённый грамотной немецкой речью, задал вместо одного дежурного вопроса несколько других. И когда прибывший объяснил, что цель его приезда работа в архивах и искусствоведение, пожелал ему всяческих успехов. Оставалось получить багаж. Пассажиры московского рейса обступили ленту конвейера. Стас оглянулся. У стенки стояли тележки для багажа. Когда он уже с тележкой снова подошёл к ожидающим, пасть распределителя стала выплёвывать первые чемоданы и сумки. И вдруг из раструба показался какой-то серый монстр. Огромная фигура медленно выползла из жерла и поплыла мимо ошарашенной публики. Небылицын подошёл ближе. Исполин сделал один круг и, невостребованный, проследовал обратно. Через некоторое время он снова появился, и Стас прочитал на табличке: «Франкфукт-на-Майне. Выставка современной скульптуры «Мир и будущее». Осмелевший народ потихоньку начал постукивать по мощному, грубо вырубленному носу «Мира», по голому пузу и уродливым огромным ногам. С глухом стуком великан подрагивал. Фигура была, без сомнений, полой.

— Нет, всё-таки хорошо, что моя эпоха — это восемнадцатый, девятнадцатый век. Можно раньше. Только не позже, честное слово! Каждый уважающий себя современный искусствовед и этот, как его, культуролог скажет, что я безнадёжно устарел. Ну его, не хочу такого «будущего». Разве что, они «мир» обеспечат на шарике, — ворчал молодой человек, пробираясь со своим большим серым чемоданом к выходу.

Зал кончился прозрачной перегородкой. Возле нее снаружи стояли встречающие. Стас обежал внимательным взглядом их галдящую толпу. Над головами людей реяли таблички. Одна из них бросалась в глаза ярко синим цветом. На этой белыми буквами было написано: «Господин Небылицын, добро пожаловать! Меня зовут Анна-Мари Фельзер». Сердце его ёкнуло, глаза лихорадочно стали искать руку, державшую приветствие. Он сделал несколько шагов навстречу и увидел наконец, весело улыбавшегося широкоплечего седого мужчину лет пятидесяти.

Глава 22

Дождь в этот день начался ещё ночью. Сначала далеко где-то глухо громыхало, и зарницы как бессонный прожектор освещали тёмное небо, зажигая своим бенгальским огнём шторы на окнах и огромные стёкла витрин.

Кирилл спал плохо. Но вот по жёлобу застучали капли: «плим-плям, плим-плям», на балконе отозвались забытые кем-то стаканы: «буль-клинк-кланк-пом». И когда зашуршали, заструились, зажурчали сильные струи, отдельные голоса которых вскоре слились в монотонную песнь, он наконец отплыл в никуда без сновидений и продрых до восьми.

Вчерашнее его решение и на свежую голову показалось удачным. Звонить не надо. Он лучше сразу поедет, и если не обнаружит этого огольца, то будет хотя бы знать, где квартира, чтобы второй раз не искать. «И вот ещё мысль! — бормотал себе под нос Бисер, бреясь перед зеркалом. — Нет Петьки, скажем, сейчас и не надо. Я оставлю парню записку. Есть же там почтовый ящик. Попрошу позвонить. Скажу, мы, мол, с твоим отцом в одном классе учились. Зуб даю — позвонит мальчишка. Любопытство замучает. Катька говорит, он залёг на дно. Но на такой крючок как пить дать поймается!»

Дом, где снимал квартиру сын Кати, находился в Измайлово. От Смоленской на метро ехать по прямой просто и удобно. Кирилл хотел было обойтись без машины.

«Москву я теперь знаю плохо, — прикидывал он, — даже нынешних гаишников толком назвать не сумею. «ГИ по ДД?» Или «по ДТ»? Ох, лучше «по ББ» то есть «по барабану»! Нет, давай разберёмся. Государственная инспекция — это ясно, а дальше, если ДД — «по детскому дебелизму»? «дохлым драконам»? А вот, нашёл. Дорожного транспорта! Значит, «ДТ». Но гаишники гаишниками, а на парня надо впечатление произвести. «Фольксваген» — это не «Мерседес», но машина приличная — авось, оценит.»

Бисер достал карту города, не спеша наметил маршрут и отправился в путь.

Стандартную в меру облезлую двенадцатиэтажку окружала буйная зелень. Кирилл припарковался на стоянке. Подъезд в доме имелся только один. Ему пришло в голову, что если лифт не фурычит, то придётся, словно бобику, топать на десятый ногами. Но первое препятствие — это код. Пять кнопок на разболтанной и ободранной двери, отполированные прилежными жильцами, были без цифр. Их маковки блестели как зеркало. Бисер даже не стал рыться в записной книжке, а нажал сразу все пять вместе, и дверь открылась.

В подъезде было полутемно. Лампочка не горела. Свет проникал лишь из верхней застеклённой части парадной. Оббитый чёрный кафель в ней на стенах соседствовал с грязно-голубой краской. На той, видно, очень удобно было писать.

Подростки бодро изображали причинные места, рисовали свастику с пентаграммой, и вся эта наскальная