– Мне кажется, Уиллу сложно вспоминать события за несколько минут до обморока. Даже впоследствии он какое-то время разбитый и запутавшийся.

– Поэтому я и хочу узнать, кто-то еще видел этот инцидент? Может быть, твой отец?

– Он был пьян. Он был в полной отключке. Он сам сказал об этом вчера вечером на встрече анонимных алкоголиков в Епископальной церкви Христа. Есть целая комната свидетелей. Но такие группы конфиденциальны. Никто не должен рассказывать того, что слышит на встречах. – Вайолет опустила взгляд на свой желтый браслет и увидела, что ее руки дрожат. Она чувствовала себя загнанной в ловушку – как и в ту ночь, когда оказалась в больнице.

– Эй. – Николас мягко коснулся кончиками пальцев ее локтя. – Я верю тебе. Именно поэтому я здесь. Но пока у нас только твое слово против слова твоей мамы. Я просто хотел спросить, есть ли кто-то, кто может подтвердить твое.

– Роуз, – внезапно сказала Вайолет. – Я не уверена точно, но мне показалось – не знаю, – что она была там в тот вечер. Если ты планируешь с ней связаться, ты можешь спросить у нее.

Николас кивнул.

– Я спрошу у Роуз.

Вайолет заметила сочувственный блеск в глазах Николаса и наконец-то поняла настоящую причину, по которой хотела выбраться из больницы и из родительского дома. За их пределами существовали честные, здравомыслящие, отзывчивые люди, которым было не все равно. Не все покупались на выдумки ее матери. Не все думали, что Вайолет быстро скатывается к участи бездомной, вопящей тарабарщину и грозящей кулаком в сторону тумана. Джозефина действительно опасна. Ее преступления не обходились без жертв. Ровно наоборот: она создавала жертв, обходясь без преступлений. Другие люди тоже это чувствовали – такие люди, как Николас, знающий, что доказательством может быть ощущение, которое она в нем вызывала.

Закончив разговор с Николасом, Вайолет провела следующие сорок минут за ответом сестре. Она была готова подскочить и бежать, искать любой путь побега, даже включающий Роуз. К тому же, Николас напомнил ей, что Роуз спрашивала, есть ли у нее парень. Она снова и снова возвращалась к чувству, которое он ей дал, – теплому, непривычному, роскошному чувству, которое осталось с ней, тая, как украденная шоколадка в ее кармане.

Нет, нацарапала она карандашом с тем же именем, что у нее. У меня никогда официально не было парня, и, думаю, пройдет еще какое-то время, прежде чем он появится. Каково это? Ты стала счастливее? Ваша жизнь стала сложнее? Я не могу вообразить сожительство, не представляя тебя в черных подвязках за приготовлением курицы. Но, конечно, у мужчин есть чувства глубже, чем «аррргх, хочу еды и секса». Что же такое есть в этом Дэмиене, что ты сбежала, как героиня сказки братьев Гримм?

Немного подумав, она добавила:

Ты спрашиваешь про Уилла. Он определенно больше не маленький мальчик. И, вероятно, не такой уж невинный, спасибо маме. На самом деле, довольно жутко, что она обращается с ним так, будто он ее маленький муж. Иногда она называет его «жеребцом». Я даже видела, как она ущипнула Уилла за задницу. Если в ближайшее время ничего не изменится, уверена, скоро он составит мне здесь компанию. Может быть, его будут лечить от депрессии. Но более вероятно, что его упекут сюда за то, что он устроит пожар или придушит соседскую собаку.

Ненавижу ли я наших родителей? Да, я ненавижу их. Не по типичным подростковым причинам. Я ненавижу их по зрелым причинам. Вполне обоснованным причинам. Мама не «сложная», она жестокая. Она не «своеобразная», она, черт возьми, психически больна. Пребывание здесь только укрепляет мою уверенность в этом.

Уильям Херст

Мама не отозвалась, когда Уилл постучался к ней в ванную. Он нажал на ручку. Заперто.

– Мама? – позвал он.

Уилл вырос в семье, где женщин было больше, чем мужчин, и все же он плохо представлял себе, чем занимаются женщины, оставаясь наедине со своими лосьонами, розовыми бритвами и ватными шариками. Самым ярким его воспоминанием на эту тему были крики Вайолет, которой тогда было тринадцать, о том, что мама не разрешает ей брить ноги и пользоваться дезодорантом. По иронии судьбы, всего через несколько лет Вайолет полностью устраивали ее пушистые голени и запах пота.

– Мам! – снова позвал Уилл, в этот раз громче. – Не хотел тебя беспокоить…

– Вот и не беспокой! – ее тон был шутливым, но в смехе звучала сталь.

Когда стало понятно, что она не откроет, Уилл поплелся по коридору в комнату Роуз.

Он не мог вспомнить, когда был там в последний раз. До исчезновения сестры эта маленькая комнатка с кроватью под балдахином и постерами с Холли Голайтли казалась взрослой и недосягаемой. Потом она словно стала зоной боевых действий: полиция разобрала бумажные фонарики Роуз и сняла все фотографии с бельевой веревки, на которую она повесила их прищепками.

Теперь комната Роуз казалась куда более детской, чем запомнил Уилл. На одной из книжных полок до сих пор стояли плюшевые медведи. На видном месте висела лента герлскаутов.

Уилл искал улики, которые могли бы подкрепить его аргументы против Роуз. Что-то, что окончательно доказало бы, что она вернулась и следит за своей семьей, чтобы навредить им. Конечно, Роуз – это розовый макарун, а Вайолет – крекер с конопляными семенами, Роуз – это стразы, а Вайолет – небрежная бахрома, но, если копнуть чуть глубже, сестры Херст были, в сущности, одинаковыми. Насколько мог судить Уилл, обе они были больными на голову.

Он порылся в проволочных ящиках. Ее бигуди на липучках, в точности как мамины, лежали вперемешку со средствами для выпрямления волос. Что это, кстати, за причуда? Зачем девчонкам обязательно выпрямлять волосы, прежде чем их накручивать? Уилл покопался в лаках для ногтей – около пятидесяти флакончиков розового цвета (если их оттенки и отличались, Уилл этого не заметил – все они выглядели розовыми). Бесчисленные кисточки, пудреницы, насадки для фена…

Уилл перешел к комоду. Он уже почти забыл, как одевалась его сестра. Все, что оставалось в ящиках, было ярким, обтягивающим, как вторая кожа, с глубоким вырезом сзади, спереди, или и там, и там. И все же, на взгляд Уилла, в ящиках было негусто. Он не знал точно, сколько вещей забрала Роуз, когда сбежала, но едва ли она стала бы возвращаться тайком ради одежды.

Полиция тщательно обыскала ее рабочий стол – хотя Роуз не то чтобы оставила что-то действительно важное. Она сбежала со всеми электронными игрушками, которые купили ей родители в честь поступления в колледж: ноутбуком, флешками, внешним жестким диском, мобильным телефоном. Она оставила лишь несколько учебников. Когда Уилл пролистывал один из них, на ковер с узором из роз выпал сложенный лист бумаги. Это было весеннее расписание Роуз, которое она, скорее всего, распечатала для себя, пока не выучила наизусть. Названия предметов вроде АНГ393 и ГЛГ293 ни о чем не говорили Уиллу, но на всякий случай он засунул листок в карман своих брюк со скотчтерьерами.

Он сел на кровать Роуз и снова раскрыл дневник. В этот раз он листал страницы медленнее, выискивая пикантные подробности, которые мог упустить. Ничего не обнаружив, он пролистнул страницы с конца.