На секунду у него защемило сердце. На двадцать четвертой неделе Роуз возобновила свои записи.

Двадцать четвертая неделя, и я чувствую себя… побежденной. А еще – загнанной в ловушку и слишком уставшей, чтобы искать выход. Я думала, что уже пришла в себя… воспоминания о той гигантской прокладке уже не такие яркие. Я чувствую себя одураченной, но у меня не было другого выбора, если я хотела закончить учебу. Даже если бы я перевелась в муниципальный колледж и попыталась платить за учебу сама, мама просто отказалась бы подписывать мое заявление на финансовую помощь. Конечно, нет такого понятия, как принудительный аборт. Психолог спросила: «Тебя кто-нибудь принуждает к этому?» Если ты отвечаешь «Да», они просто выставляют тебя на улицу к протестующим против абортов. Я рассказала ей о проблемах с оплатой учебы. Она сказала, что финансовые затруднения – это главная причина, по которой женщины прерывают беременность, и вручила мне больничный халат.

Фетоцид, подумал Уилл. Существительное. Избавление от плода.

Уилл узнал, что такое аборт, посмотрев с Вайолет «Грязные танцы». Но он не мог себе представить, что Роуз имела что-то общее с Пенни, за исключением того, что обе постоянно носили лосины, а их ноги демонстрировали чудеса гибкости.

Страницы двадцать пятой и двадцать шестой недель были пусты. А затем, как гром среди ясного неба, на двадцать седьмой неделе новые записи запестрели заглавными буквами. Всегда прямой почерк приобрел наклон.

Картинка на мамином столе – это ДОКАЗАТЕЛЬСТВО, ясное ДОКАЗАТЕЛЬСТВО того, что не имеет значения, что я делаю. ЛЮБОЙ мой выбор неправильный. Не потому, что мои действия неправильные, а потому, что в ее глазах я НЕПРАВИЛЬНАЯ. Я рассыпаюсь. Я не могу избавиться от прошлого, и мне нечего ждать от будущего теперь, когда этого ребенка больше нет. Я открыла свой ящик с носками и увидела пару маленьких розовых пинеток (моих? Вайолет?) сверху. Мама, эта злобная сука, уверяет, что «никогда их не видела». Я открыла свой ноутбук и увидела портфолио с портретами новорожденных на сайте какого-то фотографа. Прошлой ночью, когда я легла спать, моя подушка пахла детской присыпкой. Мне надо выбираться отсюда. Я больше не могу так жить.

Звук проехавшего на улице мотоцикла заставил Уилла подскочить почти на метр. Все это было какой-то бессмыслицей. Уилл ни на секунду не позволил бы себе поверить Роуз. У матери Уилла были определенные ожидания, высокие стандарты, но она была учителем, а не мучителем. Джозефина была прекрасным примером человека из цитаты Марка Твена, которую она ему приводила: «По-настоящему великие люди заставляют тебя чувствовать, что ты тоже можешь быть великим».

Итог: Роуз ошибалась. Она злилась, сожалела о сделанном и выдумывала ерунду.

Судя по всему, этот дневник объяснял, зачем Роуз стала бы возвращаться и делать пакости своей семье или красть вещи ее членов. Довольный своими детективными способностями и потрясенный своими находками, Уилл спустился вниз, чтобы выполнить ежевечерние ритуалы.

То, что приходилось совершать их без мамы, наполняло его болезненным, растущим чувством тревоги. Можно ли ему было съесть десерт? Он отказал себе в нем просто на всякий случай. Разозлится ли Джозефина, если он посмотрит цифровую запись «Танцев со звездами» без нее? Чтобы обезопасить себя, он посмотрел реалити-шоу, в котором эксперт по поведению животных посещает дома их хозяев и отпускает саркастические комментарии вроде: «Да уж, обладание питбулем определенно придает вам мужественности» или «Тварь, которая в дикой природе питается жуками и растениями, выглядит как-то вяленько на диете из жареной картошки. Интересно, с чего бы?».

Когда подошло время сна, для Уилла наступил еще один мучительный раунд принятия решений. Должен ли он самостоятельно принять ванну? Была большая вероятность, что в процессе он учинит беспорядок, забудет сырое полотенце на полу или прольет воду, куда не надо.

Уилл рискнул пропустить купание, но во всем остальном выполнил привычные процедуры неукоснительно. Крышечки с защитой от детей на баночках с его лекарствами поддались ему с первого раза. Он тщательно почистил зубы, втер детское масло в плечи и бедра и взволнованно прочитал несколько страниц «Ани из Зеленых Мезонинов».

Почему мама его игнорировала? Она поступала так лишь в тех случаях, когда хотела дать ему время подумать о его плохом поведении.

Один раз, когда ему было лет восемь, Джозефина не разговаривала с ним почти неделю. Они вместе ели яблоки, и, не подумав, Уилл в шутку сказал что-то в духе: «Мам, похоже, твои большие зубы могут откусывать просто гигантские куски». Она застыла и немедленно покинула комнату. С того момента она покидала комнату всякий раз, когда в нее заходил Уилл. Она говорила с ним за пределами их дома, но едва за ними закрывалась входная дверь, снова воцарялось ледяное молчание. Продуктовый магазин: они болтают. Дом: она молчит как камень. Поездка в машине: рот не закрывается. Дом: тишина. Уиллу понадобилось несколько дней, чтобы уловить закономерность, и к тому моменту он уже буквально обхватывал руками ее лодыжки. Он рыдал и умолял ее хоть как-то его заметить – хотя бы споткнуться об него.

Но теперь все было по-другому. Теперь у Уилла была эпилепсия. Теперь, если он оставался один, существовал риск, что у него случится припадок, он разобьет голову и истечет кровью до того, как его обнаружат. Несмотря на страшную усталость, он понял, что его глаза не желают закрываться и что ему не удается выбросить из головы события минувшего дня. Даже после наказания мама все еще злилась, что он провалил беседу с представителями социальной службы? Ему было слышно, как время от времени кто-то спускает в туалете воду, как работает телевизор в ее спальне. Что ж, по крайней мере, он знал, что она не поскользнулась, вылезая из ванны, – но все равно не мог избавиться от чувства, что потерял ее навсегда.

Уилл вырвал тетрадный лист и написал маме длинное неопределенное письмо с извинениями. В нем говорилось, что она самый важный человек в его жизни. Просунув письмо под ее дверь, он вернулся в кровать.

Уилл проснулся от душераздирающих рыданий матери, доносившихся из коридора наверху. Он откинул одеяло и уже готов был бежать к ней, когда услышал шаги и высокий голос отца. Уилл не мог сказать наверняка, ругались его родители, или Дуглас просто пытался успокоить Джозефину.

– Я прошу тебя, я прошу, хоть раз будь мужчиной! – умоляла она. – Я не могу брать на себя все. Это меньшее, что ты можешь сделать. Особенно после того, как ты столько времени был бог знает где, а твой телефон был выключен. И, заметь, я не требую объяснений и не спрашиваю, стоил ли того секс.

Отец Уилла говорил тише, но Уилл различил, что он промямлил что-то о том, что Джозефина всегда подозревает его в изменах, потому что это именно то, как поступила бы она сама.

– Да что с тобой не так?! Правда, в чем твоя проблема? Ты думаешь, после выпивки тебе станет лучше, да, Дуглас? В этом дело? Так может, нам просто спуститься вниз? Я смешаю тебе мартини, и ты сможешь хорошенько поплакаться. И может быть, тогда ты откроешь уши и выслушаешь меня.